Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— М-да… — пробормотал он, — об этом придется поломать голову… Что теперь разговоров подымется! — и добавил: — Смотрите, что пишет:«…Надеюсь, дружище, вы отпишете Мне, как поживает мой старик и все ли он в прежнем настроении. Мучительно жаль, но придумываю, Придумываю и не обретаю способов смягчить его, сделать так, чтобы он по-человечески отнесся ко мне, не могу найти общую с ним почву. Ах, что за истязание, если бы вы знали, это отсутствие одинаковой почвы! Решительно не умею вообразить, как он примет мою женитьбу на Лизавете Константиновне. Прибавил ли я этим горечи в его жизни или наоборот? Судя по тому, что в Петербурге решено скрывать эту новость, яко государственную тайну, думаю, она не скоро дойдет до вас. Ввиду этого вот моя убедительная просьба: передайте, дружище, старику, и как он поступит, что скажет, не медля отпишите мне. Мы с женою на днях выезжаем из Питера: приятели устроили нам местишко в С*** губернии. Сообразно с таким маршрутом и направьте ваше уведомление…» — Дальше следовал адрес. — М-да… придется поломать голову, — в раздумье повторил Николай.

— А что?

— Помилуйте-с!.. Легкое ли дело подступиться к Капитону Аверьянычу!

Веруся хотела было сказать: «Вот вздор! Хотите, я передам!» — но подумала и промолчала: Капитон Аверьяныч был единственным человеком в Гарденине, перед которым пасовала ее смелость; угрюмый его вид решительно подавлял ее.

Пока молодые люди придумывали, как лучше исполнить поручение Ефрема, и с такою выразительностью хранили тайну, что даже Мартин Лукьяныч начал подозрительно на них поглядывать, в усадьбе опять зазвенел ямской колокольчик, и в контору ввалился откормленный среднего роста человек в енотке, с видом отставного военного.

— Вы будете управитель? — фамильярно спросил он, снимая енотку и обнаруживая под нею коротенький кавалерийский полушубок, крытый синим сукном.

— Я-с… Что угодно?

— А вот письмецо к вам… От его высокородия Юрия Константиныча. — Незнакомец подал Конверт и развязно уселся.

Мартин Лукьяныч растерянно повертел конверт, — буквы прыгали и сливались в его глазах.

Письмо было следующего содержания:

«Рахманный! Уполномоченный матерью, Приказываю тебе немедленно по получении сего уволить конюшего Капитона с истребованием от него надлежащей отчетности.

В должность заведывающего конским заводом имеешь ввести подателя сего, отставного гусарского вахмистра Григория Евлампиева. Юрий Гарденин».

Внизу стояло: «Ежели Капитон вздумает поселиться в нашей деревне или вообще слишком близко к Анненскому, найти средство в том воспрепятствовать. Впрочем, можешь подарить ему лошадь, однако не дороже 150 рублей, корову и лесу на избу».

Мартин Лукьяныч прочитал раз, прочитал другой… Грубый тон письма, неслыханное распоряжение ошеломили его.

— Как же это… — бормотал он, — такого слугу… известного на всю губернию знатока… И за что?.. За что?

Бывший швейцар снисходительно усмехнулся.

— Надо понимать так, что дело господское, — сказал он, закидывая нога за ногу.

Управителя взорвало.

— Знаю, что господское!.. Нечего указывать — возрос на барской службе!.. Но почему? Чем заслужил? Мне сама генеральша так не писала!.. Тридцать лет живу… От покойника генерала не видал такой обиды!.. — кричал он, сердито потрясая письмом, и, обратившись к Николаю, давно следившему за этою сценою, сказал: — Прочти, каково со старыми слугами обращаются.

Григорий Евлампыч сразу утратил развязность, вытянулся, сделал почтительное лицо. Гнев управителя напомнил ему, что все-таки начальство существует и субординацию забывать не следует.

Николай, прочитав письмо, страшно оскорбился за отца и возмутился «бесчеловечным» распоряжением.

— Я не понимаю, папаша, чего вы терпите! — воскликнул он дрожащим от негодования голосом. — И какая низость: как будто Лизавета Константиновна не вольна выходить замуж за кого хочет!

— Какая Лизавета Константиновна? Чего ты городишь?

— Понятно, самая гнусная месть! Лизавета Константиновна обвенчалась с Ефремом Капитонычем…

Мартин Лукьяныч побагровел и тупо переводил глаза с Николая на Григория Евлампыча.

— Точно так-с, — подтвердил Григорий Евлампыч, — хотя же и велено соблюдать секрет, но в рассуждении того, что им известно (он кивнул на Николая), их превосходительство в великой горести. Стало быть, эфтот самый студент воровским манером обвенчамшись.

— Вовсе не воровским манером!.. — горячо возразил Николай.

Вдруг Мартин Лукьяныч опомнился.