Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

И долго слышались в горнице звуки поцелуев и слова: «Христос воскресе! Христос воскресе!» — «Воистину воскресе, Онисим!» — «Воистину воскресе, Онисим Варфоломеич!» — «Воистину воскресе, тятенька!» Блистательно вычищенный самовар кипел из всей силы и пускал к потолку густые клубы пара. Он тоже словно радовался тому, что Христос воскрес. Чинно сели, — Онисим Варфоломеич в кресло с салфеточкой на спинке, — разговелись, стали пить чай с молоком. Выпив два стакана, Онисим Варфоломеич закурил свою трубочку, осторожно прислонился затылком на салфеточку кресла и счастливыми и торжественными глазами стал глядеть на свое многочисленное семейство.

— Где утреню-то дожидались, Онисим Варфоломеич? — спросила Митревна, отирая лоснящееся от пота лицо перекинутым через плечо полотенцем.

— У Власьевны, у просвирни. Я, признаться, тово… думал-таки к попу заехать… А вы не слыхали: поп место-то зятю передает?.. Как же, как же, передает!.. Ну, сказали: много народу у попа. Управитель там, Капитон Аверьянов, визгуновские еще… Ну, чего, думаю, тесниться? Я тесноту не люблю.

— Да и на глазах-то у начальства… — сказала маменька, осторожно откусывая сахар и стряхивая крошки в блюдечко.

— Вот вы, маменька, и тово… и неправильно рассуждаете. Что такое начальство? Моя часть — особая. Управитель — по своему делу, а я — по своему. И опять же у просвирни я с каверинским приказчиком находился. Не какой-нибудь человек.

Минут пять только и слышалось как пыхтели, чмокали, откусывали сахар и отдувались.

— Житье им, этим приказчикам! — со вздохом сказала маменька.

— И опять, маменька, не точное ваше рассуждение. Конечно, каверинский приказчик получает триста целковых жалованья и окромя того выговорных, может, на сотенный билет, но что касающе меня — я бы никогда не польстился. Что такое про него можно сказать? Живет в лесу, пенькам богу молится, — вот и все, что про него можно сказать. Но во всяком разе у меня есть известность. Вы тово, маменька… вы коннозаводских журналов читать не можете, а между прочим в коннозаводских журналах прямо обозначено: кобыла Ворона, четырех лет, завода купца Пожидаева, наездник Онисим Стрекачев, взяла первый приз. Вот оно в чем отличие! И это, маменька, лестно-с.

— Известно, маменька, Онисима Варфоломеича часть завсегда любопытнее, — сказала Митревна.

Маменька ничего не ответила и только с глубоким вздохом произнесла:

— Охо-хо-хо…

Вдруг Онисим Варфоломеич вынул трубку изо рта и с самодовольно-сияющей усмешкой, ни к кому в отдельности не обращаясь, заговорил:

— Я, этта, подхожу, как отойти обедне, к управителю и тово… а он с купцом Мягковым разговаривает. Я говорю, тово… «Христос воскресе», говорю, Мартин Лукьяныч, — и прямо руку ему и протягиваю губы. А он тово: пожимает эдак руку, похристосовался и отвечает: «Воистину воскресе, Онисим Варфоломеич». — «Какая, говорю, погодка для светлого праздничка, Мартин Лукьяныч! Говорю, тово… и по хозяйству, примерно, к статье подходит», говорю. А он: «Да уж нечего сказать, говорит, Онисим Варфоломеич, погода на редкость». И тово… Мягков-купец стоит и говорит: «Сев оченно превосходный». А я эдак к нему: «Христос воскресе! — незнакомый, но я вот господ Гардениных, их превосходительств, главный наездник». — «Оченно, говорит, тово… оченно приятно, будем знакомы», — и с эстими словами прямо протягивает мне руку и поцеловался. Я эдак посмотрел — агромадный у него перстень на указательном персте… Браллиант.

Произошло непродолжительное молчание в знак особого уважения к происшествию, рассказанному Онисимом Варфоломеичем.

— И богачи эти Мягковы! — с благоговением воскликнула, наконец, Митревна.

— Еще бы, — сказал Онисим Варфоломеич, важно выправляя воротничок манишки.

— Ну, а наш-то Гордей Гордеич склонил гнев на милость? — недоброжелательным тоном спросила маменька. — Какие люди отличают, а он, как прынец какой-нибудь, нос воротит! Эка, посмотрю я, в нонешних людях высокомордие какое развилось… Видала я гордых людей, видала. То ли гордее бурмистра нашего покойника! А уж эдакого, прости господи, пса, как Аверьяныч-конюший, и не нахаживала.

— Капитон Аверьянов тоже ничего, — с пренебрежением сказал Онисим Варфоломеич. — Он тово… обмяк. Этта, как мне Мягков руку-то протянул и тово… А он тут стоит, подле, и вдруг, вижу, косит, косит на меня глазом. Ну, думаю, тово, смотри, коси попристальней!.. Достаточно знаем, как ихнего брата в хомут вводить. Вот только бы мне в Хреновое выехать, и тово… и совсем обмякнет Капитон Аверьянов. Тогда еще неизвестно, какой ему будет почет и какой мне… Алешка, одерни костюмчик. Держись поаккуратней, Зинаида: ужели так и надо распускать сопли?

Митревна проворно подтянула Алешкины штанишки и утерла нос пятилетней Зинаиде.

— Самовар-то Федотка чистил? — спросил Онисим Варфоломеич.

— Я уж сама, признаться, почистила, Онисим Варфоломеич… Мы с маменькой, — робко и неохотно ответила Митревна.