Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Это, брат, варррвар, а не женщина!.. С удовольствием рубашку снимет — из семейственных соображений… Не женись!.. Ни за какие прельщения, так сказать, не женись… Вот ты теперь порядочный человек… я тебя люблю! Но женишься на эдакой и… пропадешь!.. Для всего пропадешь… для прогресса… для развития… Эх, брат! Давно сказано: «жизнь есть мученье, семейство — тиран, отечество — колыбель бедствий»… Был такой философ… Ярченко… в Воронеже… в тысячу восемьсот тридцать… Ну, черт его знает в каком году!.. — Косьма Васильич решительно впал в лирическое настроение. — Я пьян?.. Верррно! — говорил он пресекающимся голосом. — Мало того, я и скот… огромнейшая скотина.-. Ужели, думаешь, не понимаю моей мерзости?.. Но искрра… есть, брат! Ты слышал про моих родителей?.. Вот то-то, что не слыхал!.. Были Хрептюковы, мучники, — звери, кровосмесители и душегубы. Под видом благочестия, понимаешь?.. Перепились, ополоумели, издохли. Осталась девица, яблочко от яблони… моя всепьянейшая и прелюбодейнейшая маман. Ваську-приказчика выволокла из убожества, сочетала с собой законным браком… Открыли фирму: ве и пе Рукодеевы. Да, брат, фирму!.. — Косьма Васильич язвительно усмехнулся. — Маман была таких понятий: натрескается наливки, благоверного на замок, цимбалы, трепак, приказчики, кучер в три обхвата… Оргия! Падение Рима!.. Чувствуешь?.. В грязи, в грязи валялась в пьяном образе, а?.. А я рос подле нее, впитывался, так сказать!.. Прискорбно, брат. Папа´ в своем роде антик: «Кузька, всячески мужиков обмеривай!.. Кузька, не зевай!.. Кузька, дери шкуру!.. Лупи!.. Грабь!..» Принципы, брат, пе-да-го-ги-че-ские, а?.. И я рос, впитывался, обмеривал, драл. Мать пьяна, «тятенька» над двугривенным дрожит, приказчики подговаривают в конторку залезать, спаивают… С десяти лет по скверным домам шатался, можешь ты это понимать?.. Нет! Ты, брат, не ком-пе-тен-тен… не можешь понимать. Душа была, горела… Были эдакие помыслы… Ау, брат! В темном царстве нет им ходу… Рубль… Смрад… Благолепные разговоры… Колокол на помин души… У городничего дозвольте ручку поцеловать… В парадных комнатах чистота… А душа-то изнывает, изныва-а-ает! Разберем по совести. Ну, ладно… вот я сижу — сам видишь, каков; вот книжки отобрал для тебя… Ха-а-арошие, братец, книжки!.. А там — живорезы, опричники, прохвосты, варвар этот семейственный, — в карты дуются, азартную игру… Как нравится тебе этот сюжет?.. Н-но… не обращай внимания! У Косьмы Рукодеева искра есть… Зажжена… горит… Не-э-эт, не потушите, мррракобесы!.. Будешь в городе, побывай у Ильи Финогеныча. Ты знаешь, какой это человек? Путям указчик, вот какой человек. Что я был? Двадцатилетний балбес, посуду в трактирах колотил, на арфянках катался, — приспешники запрягали в сани, и арфянки возили меня, подлеца, по городу… Приятный сюжет?.. Узнал Илью — оттаял, образ человеческий принял, так сказать… «Читай, такой-сякой! Долби! Вот как пишут. Вот о чем думают в нонешнем веке!.. Уткнись носом-то в книгу, очухайся… Прошло время в помоях валяться… заря, заря, болван эдакий, занимается!» И спас!.. Маман — за волосья, благолепный «тятенька» — смертным боем, книжки жгли, Илье Финогенычу ворота дегтем мазали… Что вызволяло? Отчего Кузька Рукодеев пропойцей не сделался, не полез в петлю?. Огонь!.. Жар!.. Душа проснулась!.. Черт с вами, думаешь, тираньте… а все-таки вон как из столиц-то гудит!.. Весной пахнет!.. Оттепелью!.. Да, брат, время было. Трупы смердящие шевелиться зачинали… Лазарь воскресал!.. Убежишь, бывало, из кошар-то родительских, — что есть дореформенный купеческий дом, как не кошары? — а у Ильи Финогеныча журнал с почты получался, «Искра» выходила… Прочитает, разжует, изругает на все корки… в морду-то ткнет книгой, ошарашит по башке-то, — у, заиграет сердце!.. Ах, жизнь… Что смотришь?.. Плачу, брат… Не выпьешь… полрюмочки… И какой же подлый оборот впоследствии времени!.. Родители — в Елисейские поля, сто тысяч наследства, Анна эта подвернулась — институточка, декольтировочка, то да се… видишь, «кавалером» сделали, а?.. Все пошло к черту! Грабить не грабил, — цивилизация, молодой чеаэк!.. Обвешивать — ни-ни, обману нет в родительском-то смысле… Kaк можно!.. А вот эдак мужичок работает на нас, а мы — в карточки!.. Мужичок ниву нашу по´том обливает, а мы — наливочку, икорку, балычок, выигрышный билетик в день Володькина ангела… Хе, хе, хе!.. Та же народная кровь, да вежливо… вежливо попиваем кровушку-то… Ножкой мерсикаем… Выпей рюмочку! Руси, брат, веселие пити…

Наконец к двум часам Косьма Васильич захрапел, положивши голову на стол. Николай на цыпочках вышел из кабинета и возвратился к играющим.

— Что, угомонился? — спросил исправник.

— Уснули-с.

— Ах, это такой ужасный характер! — воскликнула Анна Евдокимовна.

— Удивительная штука, судари вы мои, что´ хмель делает! — сказал Исай Исаич. — Я про себя откроюсь: ведь, кажется, степенный человек, а ведь что ж, единожды в Москве расшиб зеркало в эвдаком доме… Двести целковых счистили! — и добавил: — Когда он нахватался, уму непостижимо.