Гарем

— Успеваемость здесь средняя, — сообщала Софья Олеговна, облизывая пряник. — Преподаю им таблицу умножения. Многие просто не хотят умножать. Хотела еще преподавать речь. Родную. Не пускают. Говорят, лучше объясняйте манавият ва марифат. Это по-узбекски духовность и… большая духовность. А я не могу преподавать сразу две духовности… У многих тут хромает поведение. Вон та женщина, хорошая, всегда отвечает громко и правильно. Не дерется. Женщина, подойдите, я вам пряник дам. Не стоит благодарности.

Из телевизора затарахтела музыка. К экрану сразу же примагнитился десяток взглядов, дюжина ладоней принялась отбивать такт. Хлопки, притоптывания, головой туда-сюда.

— Это урок музыки. Преподаю не я. А ты, девочка, — сказала она Арахне, беря ее за руку, — можешь завтра идти в школу. Мы тебя примем, как родную. О чем это говорит? Это о доверии. О том, что дети — это будущие строители.

— С-софья Олеговна! — Арахна пыталась высвободить ладонь из деревянного рукопожатия учительницы. — Дочка в-ваша з-зз-дорова. И р-растет. М-марта ее забрала: помните, Марта с г-гороскопами? Н-не волнуйтесь.

Софья Олеговна собрала лицо в авоську из морщин, что-то вспоминая. Гримаса длилась минуты две. Потом просветлела:

— Дерево мне принесите, хурму, хурму… хур-му хо-чу.

Засмеялась. Вместо драгоценных протезов во рту чернели дыры.

— Что с вашими зубами?

— Тю-тю, — объяснила Софья Олеговна.

Они уходили.

— Ты! Ты! Арахна! Из-за тебя, кровопивка, — кричала вслед Софья Олеговна, — все произошло! Мы тебя! Коллектив, родную! Доверием! Все отравила, все ужа-ааааалила! Посеяла горе, мерзавка! Ты! Все из-за тебя! Ты, ай! Ты! Мер-заааааааааааааааааааав-ка!

— Ты! Ты! Ты-ты! — подхватил хор, отбивая такт ладонями и тапками.

Они двигались по пустой дороге, вдоль поблескивающих трамвайных путей.

Пролетело такси. Притормозило, вспугнув пыль.

— Елена!

Из машины выбежал человек.

— Елена!

Иоан Аркадьевич щурился, на всякий случай удерживая на губах улыбку. Мужчина подбежал и оказался психотерапевтом.

Такси, дав задний ход, подъехало.

— Едем, не едем? — поинтересовались изнутри.

— Едем, пять минут, — помахал растопыренной пятерней Игорь. — Где ты была, Лена? Где — ты — была? Садись, поехали.

Арахна поглядела на Иоана Аркадьевича — стараясь угадать на его лице какую-то поддержку.

— Я… я х-ходила ш-шить с-свадебное п-п-платье.

— Ну разве можно так долго шить одно свадебное платье! Кто это с тобой? Я где-то его видел.

Арахна молчала; даже вечно непослушные губы — остановились, стали какого-то мокрого, чужого цвета.

— Это — Иоан А-аркадьевич, — вспомнила Арахна. — А э-это Игорь.

— Э, акя, едем — не едем? — заерзал таксист.

— П-ппп-познакомьтесь… — предложила Арахна.

Как робот, подошла к Игорю.

— Игорь, т-ты ведь д-действительно м-меня п-простил? П-пп…ростил, н-неужели же?

— Конечно… конечно… поедем..

Он уже обнимал ее, гладил горчичный плащ, подталкивая, заталкивая в машину.

— Арахна, — сказал Иоан Аркадьевич.

Таксист, засмеявшись, включил зажигание.

Трамвай то нырял в цветущие вишни, то всплывал над ними, рассыпая пригоршни мохнатых искр.

— Дяденьки и тетеньки, извините, что я буду к вам обратиться!

Иоан Аркадьевич очнулся, прислушался.

— …болеет, работать не может, а папы у нас нет!

Сквозь спины, сумки, ноги и плечи на Иоана Аркадьевича двигалась, загребая костылями, Зойка.

— Пода-айте, кто сколько может, на хлебушек.

Ей почти не подавали. Одна-две руки с мелочью протянулись — и всё. У «дяденек и тетенек» на этом маршруте был иммунитет.

Вот она уже рядом с Иоаном Аркадьевичем.

— На хлебушек. — Зойка протянула к нему свою серую от подаяний лапку.

— Зоинька, — пробормотал Иоан Аркадьевич.

Она смотрела на него, не убирая ладони.

Иоан Аркадьевич полез в карман, но Зойка уже отходила от него… вдруг забарабанив:

— Три сестрицы под окном пряли поздно вечерком. Кабы я была царица, говорит одна девица, я б для батюшки царя — родила богатыря!

— Куда тебе — богатыря рожать! — засмеялись в трамвае.

Теперь мелочь сыпалась в Зойкину ладошку со всех сторон.

— Во-от такого богатыря, — разводила руками ободренная Зойка, — родила б я для царя!

— На, на, — говорили ей.

— Только вымолвить успела…

— Дверь тихонько заскрипела, — подхватила какая-то толстуха. — На вот, возьми.

Зойка скрипела и корчила рожи, изображая дверь.

Иоан Аркадьевич видел, как она ловко спустилась с подножки и осталась на остановке, улыбаясь — кому? Может быть, и ему.

Губы Иоана Аркадьевича все бормотали:

— Шлет с письмом она гонца, чтоб обрадовать отца… А ткачиха с поварихой так отплясывает лихо…

Трамвай задребезжал вперед по рельсам, отдаляясь от вспенившихся вишен и фигурки на костылях. А — неведому — зверушку.

Он был на мосту. Внизу, постепенно сливаясь со смеркавшимся небом, тек Анхор.

Лет двадцать пять назад он бросил в воду с этого моста свою скрипку.

Вытряхнул ее из футляра, и она поплыла бронзовым чинарным листком по быстрой воде, в сторону рашидовской дачи и насосной станции.

И родилась — в тот же год — Арахна. Между смертью скрипки и, возможно, одновременным рождением Арахны связи не могло быть никакой. Кроме Анхора, над котором он сейчас стоит.