Гарем Ивана Грозного

Дуня выпрямилась, стараясь, чтобы губы ее не дрогнули в предательской усмешке. Разбойниковы испокон веков состояли при Истопничей палате, эта служба у них передавалась от отца к сыну, и меньшой брат Ивана Петровича, Самойла, состоял в Александровой слободе в том же чине, в каком его брат числился в Кремле. И он тоже был в милости у царя. Нынче же вечером отыщет Дуня способ свидеться с милым другом Данилушкой и передать ему слова ехидной царицы. Можно не сомневаться, что в ночь, по крайности – завтра поутру Данила помчится к своему дяде с просьбой найти способ и замолвить словечко царю Ивану Васильевичу. Ну а там уж будет, как велит Бог да великий государь. Несмотря на все страшные слухи, которые гуляли по Москве о страшных деяниях в Александровой слободе (подвалы-де там приспособлены под пыточные, с бояр кожу с живых дерут, а имения их забирают в казну) и в селе Тайнинском, где Малюта Скуратов якобы затаптывал завязанных в мешки врагов и изменников конями в болото, – несмотря на все эти страсти, Дуня не сомневалась, что у царя милосердия куда больше, чем у ломливой и зловредной царицы.

И, едва дождавшись, когда госпожа отпустила ее, девушка отправилась искать встречи с Данилой.

* * *

Эх, кабы все так и вышло, как мечталось Дуне…

Узнав про решение Марьи Темрюковны, Данила покрепче стиснул зубы, чтобы не оскорбить ушей невесты, а заодно и царского величия подобающим к случаю словцом, а потом поспешил к отцу, чтобы тот написал грамотку дяде Самойле. Иван Разбойников тоже немало подивился ответу государыни, но только плечами пожал: мы, мол, люди маленькие, наше дело исполнять, чего прикажут. Грамотка была написана, Данила сунул ее за пазуху и отправился седлать коня, намереваясь, несмотря на позднее уже время, прямо сейчас отправиться в Александрову слободу. Однако он не успел отъехать от своего дома на Трубном взгорье и двух шагов, как повстречал старинного дружка Савку Гаврилова, служившего теперь в опричнине. Они не виделись полгода, и за это время в судьбе Савки произошли немалые изменения. Он состоял под началом князя Михаила Темрюковича, царицына брата, и лишь несколько дней назад князь подарил ему отличного коня с богатой сбруей. Этот конь все еще стоял на подворье Темрюковича, потому что у родителей Гаврилова, людей прежде недостаточных, однако благодаря сыну в последнее время немало поразбогатевших, новый дом пока что строился.

– Какой конь, какой!.. – захлебывался Савка. – Ты в жизни такого не видывал! Не то что наши бурочки-косматочки-мохноноженьки: весь словно стрела каленая, ноги долгие, тонкие, шею лебедем гнет, морда узкая, как бы щучья.

Данила рассеянно похлопал по шее своего коньяка, и впрямь звавшегося Бурком и бывшего именно таким косматочкой-мохноноженькой, о которых с презрением отзывался Савка. Все кони русские, рожденные от диких степняков, были выносливы, крепки на ногу, неприхотливы, но статью и красотой не отличались. Да и ладно, небось у крымчаков скакуны еще уродливее и приземистее, а вон какие переходы выдерживают, обходясь почти без воды и питаясь лишь малым количеством травы! Чай, конь не девка, с лица воды не пить, красы с него особой не требуется. Иногда, через Ливонию, попадали, конечно, в Москву кони иноземных пород, в которых изредка встречалась даже кровь благородных арабских скакунов, но где им было гнать без отдыха по исконному русскому бездорожью! Ломали свои точеные ноги в колдобинах, простужались насмерть в сугробах, хирели от непривычного корма… Разве что перед девушками на таком коне покрасоваться, а больше какой с него прок?

Так подумал Данила Разбойников, но другу, конечно, ничего не сказал: не в его привычках было попусту людей расстраивать, тем более что Савка так своего Орёлика нахваливал, что жаль было лишать его радости, а себя выставлять завистником. Но товарищ мало что нахваливал – уговаривал: пойдем-де к моему хозяину на двор, покажу тебе своего коня. И пристал как банный лист, и нипочем от него, будто от черта в ночь под Рождество,[61] было не отчураться.

Наконец Данила не выдержал: плюнул и согласился глядеть коня, рассудив, что в Александрову слободу он успеет уехать и спустя полчаса. Савка обрадовался, взял Бурка за повод и самолично повел его ко двору своего князя, а Данила шел рядом.

Поскольку приятели давно не виделись, сразу начали рассказывать друг другу, кто чем жил все это время. Савка нахваливал опричную службу и всячески заманивал Данилу в их ряды, ну а тот отнекивался: жениться-де надумал, надо сперва одно дело сладить, а уж потом о другом думать.

– Жениться?! – хохотнул Савка. – Не, лучше в петлю. Оладий небось и матушка нажарит, пока можно и холостому погулять. На мой век блядей хватит. Что проку с жены? Только и знает, что лежать под мужиком и дрожать, в пору ли слюбились, нет ли, да как бы не зачреватеть. А вот мне такие девки разлюбезные попадались, такие умелицы, что аж пар из ушей валит, когда она с тобой разные штуки выделывает. И спереди, и сзади, и по-всякому. После этих лапушек на наших телок и глядеть неохота, не то что юбки им задирать.