Гарем Ивана Грозного

Ничего не скажешь – крепко взяло его известие о бомелиевой измене и связи архиятера с Леонидом! Настолько крепко, что – в точности как в деле с опричной верхушкой, кончившемся погибелью Вяземского, Басмановых и многих иных-прочих, – государь устранился от сыска, полностью доверив дело сыну. Иван Иванович лично докладывал отцу о признаниях Бомелия, которые особо широко не разглашались. Из пыточной в мир выходили только сведения о скотоложстве и мужеложстве новгородского владыки, о цареубийственных пророчествах его кликуш, которых уже всех перевешали на воротах архиепископского двора, вперемежку с козами и погаными отроками, – ну и о серебряной монете, которая изменнически чеканилась для врагов.

О Бомелии тоже говорили лишь как о лазутчике шведско-польском; англичане открестились от него со всем возможным усердием. Дженкинс, сызнова посланник в Москве, сообщил, что о какой-либо связи протестантской Англии с тайным иезуитом и католическим шпионом даже и помыслить невозможно. Неужели в Московии ничего не слышали об «английском деле» сынов Лойолы? Католики называют Елизавету еретичкой и устраивают заговоры с целью ее свержения, мечтают о возведении на престол Марии Стюарт, а предводительствуют ими Оуэн, Парсонс, Кэмпион, кардинал Аллен, Трокмонтон: все как один иезуиты. Ну и что же, что Бомелий некогда обучался в Кембридже? Хью Оуэн – вообще дворянин из Уэльса! Нет, нет и еще раз нет, Англия не имеет к деятельности Элизиуса Бомелиуса при русском дворе никакого отношения и не меньше царя московского изумлена его разоблачением. Вот на что государю следует обратить самое пристальное внимание, так это на стремительное сосредоточение немалых богатств в Немецкой слободе. Немецкие купцы откровенно грабят Москву и все государство… в то время как англичане во всем мире показывают себя честными и порядочными торговыми партнерами и, конечно, заслуживают куда большего доверия со стороны его величества русского царя!

Иван Васильевич ничего не отвечал на пылкие речи Дженкинса и равнодушно следил за тем, как англичане восхищенно вьются вокруг Годунова, который, собственно, изобличил предателя. Строго говоря, царю тоже следовало быть ему благодарным… Попавшись, Бомелий так испугался пыток, что, надеясь на скорую и милосердную смерть, надеясь на наследственную вспыльчивость царевича, немедленно признался, что долгие годы не столько лечил, сколько губил государя, исподволь разрушая его могучий организм. Однако царевич приказал перерезать горло не лекарю, а писцу, который заносил в опросный лист все показания преступника (никого, кроме глухого палача, писца и самого Ивана, при допросе Элизиуса не было), и незамедлительно сообщил сие отцу. Несколько раз перечитав пахнущие огнем и кровью бумаги, царь не бросился в пыточную и не прикончил коварного предателя своей рукой, а приказал допрашивать Бомелия медленно и долго, выворачивая руки и ноги на дыбе, укладывая на раскаленную решетку, паля огнем – делая что угодно, лишь бы это длилось как можно дольше!

Удивительное ощущение испытал Иван Васильевич, узнав о признаниях своего архиятера… Он не был ошеломлен, изумлен, потрясен – он был странным образом удовлетворен. Как будто долгие годы – более пятнадцати лет! – блуждал во мраке, отыскивая ответ на некий вопрос, поставленный судьбою, и вдруг обрел его. Выходило, что навязчивая идея об отравителе, покушавшемся на особу самодержца, была не такой уж блажью, как намеревались представить его враги, прежде всего Курбский. Выходило, что убийства, свершенные по его воле, вполне могут быть оправданы, ибо содеяны были в безумии – безумные же не ведают, что творят, а таковых неведающих наказал прощать сам Господь.

«Я не виноват, – думал Иван Васильевич совершенно по-детски, но при этом совершенно по-стариковски тряс наголо обритой, чтобы не было видно сплошной седины, головой. – Ты видишь, Боже! Я не хотел, меня обрекли выпить чашу сию!» Слова об испитой им чаше были точны, как никакие другие слова на свете…