Гарибальди

«Раз мы подошли к проливу вплотную, надо было его переступить. Неужели мы должны были в угоду дипломатии оставить наше отечество неполным, искалеченным? А Калабрия, а Неаполь, ожидавшие нас с распростертыми объятиями? А остальная Италия, еще порабощенная иноземцами и попами? Нет, нужно было переступить пролив, вопреки мерам предосторожности Бурбонов и всех, кто их защищал!»

И Гарибальди решительно готовился к этой операции, день и ночь работая над реорганизацией своей армии. К этому времени в войсках Гарибальди насчитывалось уже около шестнадцати тысяч человек. Они были разбиты на четыре дивизии под командой генерала Медичи, Биксио, Козенца и Тюрра. У Гарибальди имелся уже и флот в составе пяти судов и трехсот барок и артиллерия, насчитывавшая до сорока орудий.

В армии Гарибальди, при всем непререкаемом личном его авторитете, командиры пользовались достаточной свободой в смысле боевой инициативы. Показавший себя с лучшей стороны рядовой боец всегда мог рассчитывать на повышение и получение чина командира. Эти назначения происходили часто по инициативе самих бойцов с утверждения командующего. Офицеры гарибальдийской армии внешним видом ничем не отличались от солдат и обычно жили с ними вместе. Жалованье офицеров ненамного превышало солдатский оклад. В армии Гарибальди царила суровая, но сознательная и товарищеская дисциплина, что, как правило, исключало необходимость наказаний.

Энгельс писал об этом следующее: «Ему [Гарибальди] приходилось самому всегда дисциплинировать свои боевые силы, и притом не муштрой, не постоянной угрозой расстрела, как это делает официальная военщина, а прямо перед лицом врага»[54].

Гарибальди всегда пользовался неотразимым нравственным обаянием и старался передать своим солдатам те исключительные качества, которыми обладал сам: беззаветную храбрость, любовь к родине, ненависть к ее врагам, трудолюбие, дисциплинированность. Один из сподвижников Гарибальди, Эмиль Дандоло, в следующих словах рисует образ Гарибальди-полководца: «Если не угрожает никакая опасность, Гарибальди отдыхает в своей палатке; если, напротив, вблизи находится неприятель, то он не сходит с лошади, отдает приказания и осматривает аванпост; он только сбрасывает с себя грозный свой мундир (пончо), одевается крестьянином и сам лично пускается в самые опасные рекогносцировки… По патриархальной простоте, которая так сильна, что может показаться искусственной, Гарибальди похож больше на какого-нибудь начальника индейского племени, чем на генерала; но во время наступления или когда обнаруживается опасность, он поистине удивителен своим мужеством и верностью взгляда; недостаток стратегических познаний генералов в области военного искусства возмещается в нем чрезвычайной деятельностью и находчивостью».

При виде железной решимости Гарибальди монархисты-кавурианцы засуетились, зашумели, закаркали по сигналу, данному из Турина. Надо поскорее вырвать власть из рук Гарибальди, поскорее обессилить его. Начинается яростный нажим на Гарибальди. Кавур требует немедленно организовать плебисцит в Сицилии, с тем чтобы добиться скорейшего присоединения Сицилии к сардинской монархии.

Ставленники Кавура снова окружают Гарибальди неуловимыми интригами. С момента перехода его па полуостров вдруг возникает «необходимость» назначить «продиктатора», заместителя Гарибальди, который в его отсутствие обладал бы всей полнотой власти.

По совету адмирала Персаны (доверенного лица Кавура) Гарибальди назначает продиктатором Депретиса, тоже скрытого кавурианца. Встревоженный Криспи спешит предупредить Гарибальди: «Депретис прибыл в Сицилию, чтобы продолжать дело Лафарины. С этой целью он притворялся вашим другом, а на деле окружил себя глубоко враждебными вам людьми». Но Гарибальди колеблется: хитрый и скрытный Депретис ничем не проявил своих кавурианских стремлений. Более того, чтобы расположить к себе диктатора, Депретис подсовывает ему проект «новых демократических реформ», и Гарибальди оставляет его на посту. Гарибальди еще не знает, что против него лихорадочно подготовляется заговор. Это доказывает чрезвычайно интересная секретная переписка Кавура, опубликованная впоследствии.

Уже на другой день после победы при Милаццо (24 июля) Кавур пишет адмиралу Персане: «Чрезвычайно желательно, чтобы освобождение Неаполя не было делом рук Гарибальди; если это случится, революционная система займет место конституционно-монархического строя. Если диктатор победоносно вступит в столицу королевства, там восторжествуют революция и анархия, а это произведет на Европу самое скверное впечатление. Ко всему тому еще его безумное намерение идти походом на Рим против желания Франции. Это было бы полной гибелью итальянского дела. Поэтому необходимо, чтобы раньше, чем Гарибальди вступит в Неаполь, там возникло национальное движение. Эта попытка сопряжена с опасностью; но нельзя допустить, чтобы революция проникла в Неаполь».