Гарики на каждый день

Один поэт имел предмет,
которым злоупотребляя,
устройство это свел на нет,
прощай любовь в начале мая!

Ни в мире нет несовершенства,

ни в мироздании – секрета,
когда, распластанных в блаженстве,
нас освещает сигарета.

Красоток я любил не очень,

и не по скудости деньжат:
красоток даже среди ночи
волнует, как они лежат.

Что значат слезы и слова,

когда приходит искушение?
Чем безутешнее вдова,
тем сладострастней утешение.

Мир объективен разве что на дольку:

продуктов нашей мысли много в нем;
и бабы существуют лишь постольку,
поскольку мы их, милых, познаем.

Когда врагов утешат слухом,

что я закопан в тесном склепе,
то кто поверит ста старухам,
что я бывал великолепен?

Пока играл мой детородный

отменных данных инструмент,
я не семейный, а народный
держал ему ангажемент.

В любые века и эпохи,

покой на земле или битва,
любви раскаленные вздохи –
нужнейшая Богу молитва.

Миллионер и голодранец

равны становятся, как братья,
танцуя лучший в мире танец
без света, музыки и платья.

Мы женщин постигаем, как умеем:

то дактилем, то ямбом, то хореем,
встречаясь то и дело с темпераментом,
который познаваем лишь гекзаметром.

От одиночества философ,

я стать мыслителем хотел,
но охладел, нашедши способ
сношенья душ посредством тел.

Грешнейший грех – боязнь греха,

пока здоров и жив;
а как посыплется труха,
запишемся в ханжи.

Лучше нет на свете дела,

чем плодить живую плоть;
наше дело – сделать тело,
а душой снабдит Господь.

Учение Эйнштейна несомненно,

особенно по вкусу мне пришлось,
что с кучей баб я сплю одновременно,
и только лишь пространственно – поврозь.

Мы попираем все науки,

всю суету и все тревоги,
сплетя дыхания и руки,
а по возможности – и ноги.

Летят столетья, дымят пожары,

но неизменно под лунным светом
упругий Карл у гибкой Клары
крадет кораллы своим кларнетом.

Наших болей и радостей круг

не обнять моим разумом слабым;
но сладчайший душевный недуг –
ностальгия по непознанным бабам.

Сегодня ценят мужики

уют, покой и нужники;
и бабы возжигают сами
на этом студне хладный пламень.

Я живу, как любой живет, –

среди грязи, грызни и риска
высекая живот о живот
новой жизни слепую искру.

Я – лишь искатель приключений,

а вы – распутная мадам;
я узел завяжу на члене,
чтоб не забыть отдаться вам.

Не нажив ни славы, ни пиастров,

промотал я лучшие из лет,
выводя девиц-энтузиасток
из полуподвала в полусвет.

Мы были тощие повесы,

ходили в свитерах заношенных,
и самолучшие принцессы
валялись с нами на горошинах.

Теперь другие, кто помоложе,

тревожат ночи кобельим лаем,
а мы настолько уже не можем,
что даже просто и не желаем.

Обильные радости плоти,

помимо других развлечений –
прекрасный вдобавок наркотик
от боли душевных мучений.

Тоска мужчины о престиже

и горечь вражеской хулы
бледней становятся и жиже
от женской стонущей хвалы.

Увы, то счастье унеслось

и те года прошли,
когда считал я хер за ось
вращения Земли.

Хмельной от солнца, словно муха,

провел я жизнь в любовном поте,
и желтый лист со древа духа
слетел быстрей, чем с древа плоти.

В лета, когда упруг и крепок,

исполнен силы и кудрей,
грешнейший грех – не дергать репок
из грядок и оранжерей.

По весне распустились сады,

и еще лепестки не опали,
как уже завязались плоды
у девиц, что в саду побывали.

Многие запреты – атрибут

зла, в мораль веков переодетого:
благо, а не грех, когда ебут
милую, счастливую от этого.

Ты кукуешь о праве и вольности,

ты правительствам ставишь оценки,
но взгляни, как распущены волосы
вон у той полноватой шатенки.

Природа торжествует, что права,

и люди несомненно удались,
когда тела сошлись, как жернова,
и души до корней переплелись.

Рад, что я интеллигент,

что живу светло и внятно,
жаль, что лучший инструмент
годы тупят безвозвратно.

Литавры и гонги, фанфары и трубы,

набат, барабаны и залпы –
беззвучны и немы в момент, когда губы
друг друга находят внезапно.

Как несложно – чтоб растаяла в подруге

беспричинной раздражительности завязь;
и затихнут все тревоги и недуги,
и она вам улыбнется, одеваясь.

Давай, Господь, решим согласно,

определив друг другу роль:
ты любишь грешников? Прекрасно.
А грешниц мне любить позволь.

Приятно, если правнуку с годами

стихов моих запомнится страница,
и некоей досель невинной даме
их чтение поможет соблазниться.

Когда грехи мои учтет

архангел, ведающий этим,
он, без сомнения, сочтет,
что я не зря пожил на свете.

Молодость враждебна постоянству,

в марте мы бродяги и коты;
ветер наших странствий по пространству
девкам надувает животы.

Я отношусь к натурам женским,

от пыла дышащим неровно,
которых плотское блаженство
обогащает и духовно.

Витает благодать у изголовий,

поскольку и по духу и по свойству
любовь – одно из лучших славословий
божественному Божьему устройству.

Не почитая за разврат,

всегда готов наш непоседа,
возделав собственный свой сад,
слегка помочь в саду соседа.

Мы в ранней младости усердны

от сказок, веющих с подушек,
и в смутном чаяньи царевны
перебираем тьму лягушек.

Назад оглянешься – досада

берет за прошлые года,
что не со всех деревьев сада
поел запретного плода.

Наш век становится длиннее

от тех секунд (за жизнь – минут),
когда подруги, пламенея,
застежку-молнию клянут.

От акта близости захватывает дух

сильнее, чем от шиллеровских двух.

Готов я без утайки и кокетства

признаться даже Страшному Суду,
что баб любил с мальчишества до детства,
в которое по старости впаду.

Спеши любить, мой юный друг,

волшебны свойства женских рук:
они смыкаются кольцом,
и ты становишься отцом.

Я в молодости книгам посвящал

интимные досуги жизни личной
и часто с упоеньем посещал
одной библиотеки дом публичный.

Когда тепло, и тьма, и море,

и под рукой – крутая талия,
то с неизбежностью и вскоре
должно случиться и так далее.

Растущее повсюду отчуждение

и прочие печальные события
усиливают наше наслаждение
от каждого удачного соития.

Как давит стариковская перина

и душит стариковская фуфайка
в часы, когда танцует балерина
и ножку бьет о ножку, негодяйка.

В густом чаду взаимных обличений,

в эпоху повсеместных злодеяний
чиста лишь суть таких разоблачений,
как снятие подругой одеяний.

В любви прекрасны и томление,

и апогей, и утомление.

Мы не жалеем, что ночами

с друзьями жгли себя дотла,
и смерть мы встретим, как встречали
и видных дам, и шлюх с угла.

А умереть бы я хотел

в то миг высокий и суровый,
когда меж тесно слитых тел
проходит искра жизни новой.

Случайно встретившись в аду

с отпетой шлюхой, мной воспетой
вернусь я на сковороду
уже, возможно, с сигаретой.