Гарики на каждый день

Человек – это тайна,в которой
замыкается мира картина,
совмещается фауна с флорой,
сочетаются дуб и скотина.

Взрывы – не случайный в мире гость;
всюду то замедленно,то быстро
воздух накопляет нашу злость,
а она – разыскивает искру.

По странам и векам несется конница,
которая крушит и подчиняет;
но двигатель истории – бессонница
у тех,кто познает и сочиняет.

На безрассудства и оплошности
я рад пустить остаток дней,
но плещет море сытой пошлости
о берег старости моей.

Глядя,как играют дети,
можно быть вполне спокойным,
что вовек на белом свете
не пройдут раздор и войны.

Когда усилия науки
прольют везде елей и мед,
по любопытству и со скуки
все это кто-нибудь взорвет.

Служа истории внимательно,
меняет время цену слова;
сейчас эпоха,где романтика
звучит как дудка крысолова.

Весомы и сильны среда и случай,
но главное – таинственные гены,
и как образованием ни мучай,
от бочек не родятся Диогены.

Бывают лица – сердце тает,
настолько форма их чиста,
и только сверху не хватает
от фиги нежного листа.

Душой своей,отзывчивой и чистой,
других мы одобряем не вполне;
весьма несимпатична в эгоистах
к себе любовь сильнее,чем ко мне.

Когда сидишь в собраньях шумных,
язык пылает и горит;
но люди делятся на умных
и тех,кто много говорит.

Всегда сильней и выше песенник,
и легче жить ему на свете,
в ком веселей и ярче висельник,
всегда таящийся в поэте.

Воспев зачатье и агонию,
и путь меж ними в мироздании,
поэт рожден прозреть гармонию
в любом и всяком прозябании.

В стихах моих не музыка живет,
а шутка,запеченная в банальности,
ложащаяся грелкой на живот,
болящий несварением реальности.

Нельзя не злясь остаться прежним
урчаще булькающим брюхом,
когда соседствуешь с мятежным
смятенно мечущимся духом.

Жрец величав и строг. Он ключ
от тайн,творящихся на свете.
А шут – раскрыт и прост. Как луч,
животворящий тайны эти.

Владыка наш – традиция. А в ней -
свои благословенья и препоны;
неписанные правила сильней,
чем самые свирепые законы.

Несмотря на раздор между нами,
невзирая,что столько нас разных,
в обезьянах срослись мы корнями,
но не все – в человекообразных.

Наука наукой,но есть и приметы;
я твердо приметил сызмальства,
что в годы надежды плодятся поэты,
а в пору гниенья – начальство.

Я повзрослел,когда открыл,
что можно плакать или злиться,
но всюду тьма то харь,то рыл,
а непохожих бьют по лицам.

Жизнь не обходится без сук,
в ней суки с нами пополам,
и если б их не стало вдруг,
пришлось бы ссучиваться нам.

Слишком умных жизнь сама
чешет с двух боков:
горе им и от ума
и от мудаков.

Талант и слеп и слишком тонок,
чтоб жизнь осилить самому,
и хам,стяжатель и подонок
всегда сопутствуют ему.

Когда густеют грязь и мрак,
и всюду крик: "Лови!,
товарищ мой! Не будь дурак,
но смело им слыви.

В эпоху страхов,сыска,рвения -
храни надменность безмятежности;
веревки самосохранения
нам трут и душу и промежности.

Чтоб выжить и прожить на этом свете,
пока земля не свихнута с оси,
держи себя на тройственном запрете:
не бойся,не надейся,не проси.

Добро уныло и занудливо,
и постный вид,и ходит боком,
а зло обильно и причудливо,
со вкусом,запахом и соком.

Пугаясь резких поворотов,
он жил и мыслил прямиком,
и даже в школе идиотов
его считали мудаком.

Чтобы плесень сытой скудости
не ползла цвести в твой дом -
из пруда житейской мудрости
черпай только решетом.

Определениям поэзии
спокон веков потерян счет,
она сечет сердца,как лезвие,
а кровь у автора течет.

Сколь часто тот,чей разум выше,
то прозябал,то просто чах,
имя звук намного тише,
чем если жопа на плечах.

Устройство мироздания жестоко
по прихоти божественной свободы:
убийствами поэтов и пророков
к их духу причащаются народы.

В цветном разноголосом хороводе,
в мелькании различий и примет
есть люди,от которых свет исходит,
и люди,поглощающие свет.

Есть люди: величава и чиста
их личность,когда немы их уста;
но только растворят они уста,
на ум приходят срамные места.

Люби своих друзей,но не греши,
хваля их чересчур или зазря;
не сами по себе мы хороши
а фону из гавна благодаря.

Бесцветен,благонравен и безлик,
я спрятан в скорлупу своей типичности;
безликость есть отсутствие улик
опасного наличия в нас личности.

Властей пронзительное око
отнюдь не давит сферы нижние,
где все,что ярко и глубоко,
свирепо травят сами ближние.

Всегда среди чумы и бедствий
пируют хари вместе с ликами,
и не смолкает смех в соседстве
с неумолкающими криками.

У нищих духом струйка дней
журчит ровней и без осадка,
заботы бедности скудней
богатых трудностей достатка.

В года кошмаров,столь рутинных,
что повседневных,словно бублики,
страшней непуганых кретинов
одни лишь пуганые умники.

Прости,Господь,за сквернословья,
пошли всех благ моим врагам,
пускай не будет нездоровья
ни их копытам,ни рогам.

О чувстве дружбы в рабской доле
сказал прекрасно сам народ:
кого ебет чужое горе,
когда свое невпроворот?

Наши дороги – простор и шоссе,
легок житейский завет:
думай,что хочешь,но делай,как все,
иначе – ров и кювет.

Сквозь вековые непогоды
идет,вершит,берет свое -
дурак,явление природы,
загадка замыслов ее.

Не меряйся сальным затасканным метром
толпы,возглашающей славу и срам,
ведь голос толпы,разносящийся ветром,
сродни испускаемым ею ветрам.

Кто хоть недолго жил в тюрьме,
чей хлеб неволей пах,
те много знают о дерьме
в душевных погребах.

Есть индивиды – их участь сурова,
жизнь их легко увядает;
камень,не брошенный ими в другого,
в почках у них оседает.

Вновь,как поганки в роще мшистой,
всегда внезапны,как нарывы,
везде растут марксималисты
и жаждут жатвы,сея взрывы.

Всегда и всюду тот,кто странен,
кто не со всеми наравне,
нелеп и как бы чужестранен
в своей родимой стороне.

Те души,что с рождения хромые,
врачуются лишь длительным досугом
в местах,где параллельные прямые
навек пересекаются друг с другом.

Чем дряхлый этот раб так удручен?
Его ведь отпустили? Ну и что же.
Теперь он на свободу обречен,
а он уже свободно жить не может.

Если крепнет в нашей стае
климат страха и агрессии,
сразу глупость возрастает
в гомерической прогрессии.

Не гаснет путеводная звезда,
висевшая над разумом и сердцем
тех первых,кто придумал поезда,
пошедшие в Дахау и Освенцим.

Откуда столько псов с кипящей пастью,
я понял за прожитые полвека:
есть холод,согревающийся страстью
охоты на живого человека.

На людях часто отпечатаны
истоки,давшие им вырасти;
есть люди,пламенем зачатые,
а есть рожденные от сырости.

Опять стою,понурив плечи,
не отводя застывших глаз:
как вкус у смерти безупречен
в отборе лучших среди нас!