Гарики на все времена (Том 2)

810

Всё так сейчас разбито и расколото,

оставшееся так готово треснуть,
что время торжества серпа и молота —
стирается, чтоб заново воскреснуть.

811

Тягостны в России передряги,

мёртвые узлы повсюду вяжутся;
лишь бы не пришли туда варяги —
тоже ведь евреями окажутся.

812

Ход судьбы — как запись нотная,

исполнитель — весь народ;
Божья избранность — не льготная,
а совсем наоборот.

813

Воздух ещё будет повсеместно

свеж, полезен жизни и лучист,
ибо у России, как известно,
время — самый лучший гавночист

814

Россия свободе не рада,

в ней хаос и распря народов,
но спячка гнилого распада
сменилась конвульсией родов.

815

Хоть густа забвения трава,

только есть печали не избытые:
умерли прекрасные слова,
подлым словоблудием убитые.

816

А прикоснувшись к низкой истине,

что жили в мерзости падения,
себя самих мы вмиг очистили
путём совместного галдения.

817

Всюду больше стало света,

тени страшные усопли,
и юнцы смеются вслед нам,
утирая с носа сопли.

818

Как витаминны были споры

в кухонных нищих кулуарах!
Мы вспоминали эти норы
потом и в залах, и на нарах.

819

Мы свиристели, куролесили,

но не виляли задним местом,
и потому в российском месиве
дрожжами были, а не тестом.

820

Кто полон сил и необуздан,

кто всю страну зажёг бы страстью —
в России мигом был бы узнан,
однако нет его, по счастью.

821

Настежь раскрыта российская дверь,

можно детей увезти,
русские кладбища тоже теперь
стали повсюду расти.

822

Хотя за годы одичания

смогли язык мы уберечь,
но эхо нашего молчания
нам до сих пор калечит речь.

823

Народ бормочет и поёт,

но пьяный взгляд его пронзителен:
вон тот еврей почти не пьёт,
чем, безусловно, подозрителен.

824

Берутся ложь, подлог и фальшь,

и на огне высокой цели
коптится нежный сочный фарш,
который мы полжизни ели.

825

Мы крепко власти не потрафили

в года, когда мели метели,
за что российской географии
хлебнули больше, чем хотели.

826

Народного горя печальники

надрывно про это кричали,
теперь они вышли в начальники,
и стало в них меньше печали.

827

Мне до сих пор загадочно и дивно,

что, чуждое платонам и Конфуциям,
еврейское сознание наивно —
отсюда наша тяга к революциям.

828

Мы поняли сравнительно давно,

однако же не раньше, чем воткнулись:
царь вырубил в Европу лишь окно,
и, выпрыгнув, мы крепко наебнулись.

829

Я брожу по пространству и времени,

и забавно мне, книги листая,
что спасенье от нашего семени —
лишь мечта и надежда пустая.

830

Судьба нас дёргает, как репку,

а случай жалостлив, как Брут;
в России смерть носила кепку,
а здесь на ней чалма внакрут.