Гармония

Когда, выпрямившись на мгновение, Вальтер поднимал глаза, он видел перед собой влажное лицо Лил. Пот выступал у нее так обильно, что казалось – лицо ей залил не пот, а слезы; несколько выбившихся из-под ее шапочки прядей волос завились кудряшками. Давид тоже время от времени сильно откидывал назад голову, чтобы «летучая» промокнула ему пот. А Костелло, пользуясь тупым шпателем, раздвигал осторожными движениями внутренние органы и мускулы, в последнем случае очень энергично, иногда с помощью какого-нибудь из крюков, которые в большом количестве лежали на столе под стерильными простынями, но которые он не всегда мог пустить в ход. Время от времени он правой рукой коротким движением тампона поверх левой руки Вальтера промокал выступившую каплю крови, которая могла помешать оперирующему хирургу отчетливо увидеть, как нужно зажать крошечный кровоточащий сосудик, перед тем как его перетянуть. И так вот мало-помалу, короткими перекрещивающимися движениями, борясь с собственным нетерпением, продвигались они вперед, очень сомневаясь в результатах своего труда, боясь в каждый следующий момент обнаружить его бесполезность.

– Все в порядке? – спрашивал Давид у анестезиолога.

Та, колдуя над разного рода трубками и шкалами, отвечала «да», но не слишком уверенно, и это могло означать, что при данных обстоятельствах могло быть гораздо хуже.

Несколько раз появлялась Гармония, чтобы сообщить, как идут дела в двадцати метрах от операционного стола. А там тоже все могло быть гораздо хуже. Когда Вальтер видел ее, у него появлялось ощущение, что он вернулся в родной дом. Между ними вспыхивало маленькое пламя. Его там ждут, в том проклятом месте, где его не хватает. Второй, четвертый и шестой пребывают все в том же состоянии. Первый еще держится. На девятую койку поступил новый раненый: в перспективе еще одна ампутация, хотя и не слишком жуткая. Ее можно будет поручить Полиаку, сравнительно не очень загруженному. В общем же ритм новых поступлений вроде весьма замедлился. Жестокое местное сражение, начавшееся почти неделю назад, похоже завершалось, и, по словам тех, кто работал на санитарных машинах, триста первый госпиталь начал принимать раненых в десяти километрах впереди. Штаб выбрал этот момент для того, чтобы усилить их госпиталь, про который было известно, что он работает со страшными перегрузками. Передвижная группа один-тридцать шесть должна подойти утром полностью экипированная и с укомплектованными сменами. Это по крайней мере позволит заняться теми ранениями средней сложности, без которых не обходится ни одно наступление и которыми никогда не удается заняться своевременно.

– Приходил майор Фонда, – добавила Гармония. – Недовольный. Он считает, что в реанимации работы не так уж много, а ему нужны люди на сортировке.

– Скажите ему, что он нам осточертел, – сказал Давид.

– Лучше выполните это поручение сами.

– С удовольствием, пусть он только зайдет ко мне.

Давид, понимая собственную значимость, пренебрежительно относился к субординации. В этот момент он начал «обрабатывать» входное и выходное отверстия, проделанные снарядом. Оставив в ране несколько дренажных трубок, ее зашили крупными стежками. Оперируемый все еще был жив.

Гармония снова вернулась, чтобы заняться раненым, то есть поддержать во время транспортировки громоздкий аппарат для переливания крови, которое предстояло продолжать. Только что, слава Богу, подвезли – раньше, чем было положено по расписанию, – новую порцию крови. Но порция эта оказалась меньше, чем предусматривалось. Значит, когда настанет утро, придется искать доноров.

Все со вздохом облегчения скидывали с себя маски, длинные халаты, перчатки, бахилы. Снова оказаться в одежде с короткими рукавами было наслаждением: можешь положить руки на пояс, распрямить спину; можешь сам вытереть пот на лбу; можешь почесать там, где чешется; онемение в ступнях проходит.

Всем кофе – это уж само собой разумеется. Лилиан, сняв шапочку, погрузила пальцы с коротко остриженными ногтями в свою рыжую шевелюру. Необычный шрам – должно быть, след какого-то несчастного случая в детстве, – огибавший левый глаз и задевавший щеку, придавал ее лицу какое-то особое очарование и казался белее обычного из-за подернутых синевой от утомления век. Настроение у присутствующих было двойственным: им было весело, потому что на время они что-то завершили, и грустно, потому что ничто здесь не может быть завершено окончательно и каждый следующий час готовит новые испытания. Вспомнили про Фонда, вдоволь позубоскалили на его счет. Хотя это были всего лишь слова. К самому Фонда неприязни не было, не любили лишь ту власть, которую он использовал не по делу; ему даже готовы были простить зазнайство, обусловленное его положением. Он по крайней мере работал, и все признавали это, не теряя надежды на его исправление.