Гармонист

Как только к дверям дома подъехала машина, мама выглянула в окно и все поняла. О лихих парнях шли страшные слухи. За нежелание отдать самому колхозное добро убивали на месте. Пощады не было никому. Отца ждала смерть. Он ни за что не отдал бы им скотину.

– Как только дверь заходила ходуном, я от страха заорала так, что Сергей и Юля (сестра отца с мужем) тут же проснулись и выбежали на улицу. Через минуту возле дома собралось человек пять и страшным мужикам с обрезами пришлось уехать. Мне стало так плохо, что думала, будет выкидыш, – рассказывала мне мама впоследствии.

После этого родители переехали в город, на Новоселовку, а советских «предпринимателей» вскоре нашли и расстреляли. Три попытки сделать аборт в Туве, ночной ужас на Агробазе – преисподняя восстала против моего появления на свет. Но седьмого числа седьмого месяца в семь часов вечера по местному времени Иван Купала на огненной лошадке промчался по Жданову.

– Ты родился обвитый трижды пуповиной и без малейших признаков жизни. Хорошо, что рожала акушерка. Пока те растяпы с раскрытыми ртами бегали за врачом, освободила тебя от пуповины и привела в чувство. Ты поморщился, закряхтел и сделал первый вздох.

Ребенок с белыми как лен волосами был настолько крепким и здоровым, что все диву давались. Я ничем не болел. После стольких злоключений это выглядело как чудо. Но оно продлилось ровно одиннадцать месяцев.

Кока (крестная)

В июне 1967 года к нам ни с того ни с сего приехала крестная моей матери или кока. Ее звали Татьяна Тарасова, русская родня по матери. Была она православной активисткой. Отсидела восемь лет за веру. Входила в список двух церковных двадцаток – церкви Всех Святых на Армянском кладбище и общину кафедрального собора города Кишинева.² На следующее утро после приезда, задрав гордо нос, заявила во всеуслышание.

– Бог приказал крестить твоего сына! – с этими словами «раба Божья Татьяна» сгребла меня в охапку и потащила в церковь.

– Кока! Ребенок ничем не болеет, он совершенно здоров! – мама бежала сзади и плача пыталась вырвать меня из рук «крестной» матери. Неожиданно на нее напал страх и предчувствие чего-то неотвратимого. Через день после первой в моей жизни принудиловки меня свезли в реанимацию с почти сорокаградусной температурой. Тонзиллит.

Я не был первым, кого кока крестила без согласия родителей. Спустя пару лет под раздачу попадет моя троюродная сестра, Нанка. Ее жизнь будет очень тяжелой. В конце концов она сопьется и умрет от цирроза печени в возрасте сорока семи лет. На языке православных такая смерть равносильна самоубийству. Большинство священников, узнав о таком диагнозе, отказываются отпевать. И никому в голову не придет винить в такой смерти «светоча веры» из города Шуи.

После моего крещения отец стал спиваться катастрофическими темпами и мама отвезла меня в деревню под Шую, где доживали свой век ее приемные родители. Год с небольшим я наслаждался полной свободой и безнаказанностью, пока к нам в Семейкино вновь не приехала крестная. Одним теплым апрельским деньком кока задумала постирать. Налила корыто кипятка и ушла к моей бабке в дом.

Через минуту возле него появляюсь я. Место возле летнего крыльца было тесным и скользким из-за стальной плиты возле ступеней. На ней-то я и не смог развернуться. Пришлось садиться задом в кипяток. Когда на мой плач выбежала крестная, я обварился до костей. Меня вновь свезли в реанимацию. Теперь уже на три недели. Безумная Татьяна так ничего и не поняла, во что и с чем она играла, щедро поливая смертельным огнем несчастных детей. А шрамы на ягодицах остались до сих пор.

Спустя много лет, в 2013 году, мой приятель подарит мне на Ксению Петербургскую «царя на коне» – медную копейку 1895 года.

– Возьми, это тебе от Ксении. Год коронации Николая Александровича.

Посмотрел на копейку и ни слова не сказал ему (коронация царя пройдет годом позже). Я понял, что хотела сказать юродивая. Моя загубленная жизнь дело рук моей крестной, которая родилась в 1895 году.

В той деревне Семейкино со мной произошел случай, который и предопределил всю мою дальнейшую жизнь.

Плотник

Июнь 1970 года. У меня была удивительно добрая подружка, соседская девочка-подросток. Мы частенько играли вдвоем под окнами бабкиного дома. Она была старше меня на шесть-семь лет. Ей было не больше двенадцати. Мать воспитала ее верующей. После повторного «крещения кипятком» с меня не спускали глаз. Я был словно на поводке.

Подул сильный ветер. С северо-запада стремительно надвигалась сплошная темная стена. Она проглотила солнце, перламутровые тучки. Темнеющий ковер неба превращался в мрачную скалу, нависшую над бабушкиным домом.

– Давай загоняй его. Сейчас польет, – недовольно кричит бабка.

Та за мной, я от нее. Кому охота сидеть взаперти. Наконец, она хватает меня за руку и тянет к дому.

– Загоняй его! Нечего на него глядеть, – сердится бабка.

Девочка крепко-накрепко прижимает меня к себе и шепотом говорит на ухо.

– Если ты не будешь меня слушаться, я подброшу тебя высоко-высоко и Боженька заберет тебя к себе.