Гарнизон

— Владимир... — Мейер обратился к Сименсену по имени, заметно робея от такого панибратства, но все же с должной решимостью. — Я все понимаю... Нас мало. Крепость молчит. Эфир частично восстановлен, но упорядоченной стабильной связи по—прежнему нет. Малые передатчики не добивают далее пяти—шести километров. Ретрансляционная антенна в жопе. По мере решения технических проблем очаги жизни убывают. Коротковолновые воксы полиции и арбитров отлично работают, но их некому принимать — это спецтехника. Пневматика могла бы помочь, но она управляется с единого коммутатора, куда нам не пробиться, а без этого в нашем распоряжении только трубки со сжатым воздухом. Мы до последнего ждали какой—нибудь помощи и пытались соединиться с Теркильсеном. Но теперь — все. Запасы на исходе...

— Надо пробиваться, — жестко и прямо вымолвил инженер. — При выжженном центре Танбранда и полном разрыве транспортной сети удержаться в городе уже невозможно. Необходимо скоординироваться с губернатором — и уходить из этого могильника...

— Куда? — спросил арбитр, продолжая давний и неоднократный спор, вновь повторяя уже не раз высказанные контраргументы. — Мне напомнить, сколько у нас гражданских на содержании и защите? А у Теркильсена? Все пункты, до которых мы можем добраться хоть с какой—то вероятностью, либо слишком малы, либо захвачены против... то есть заражены. А те, где можно укрыться, слишком далеко, до них сотни километров по заснеженной пустоши или заметенным трассам. Мы ничего не выиграем, вот в чем беда...

— Это уже неважно, — сказал инженер—археолог.

— Что? — не понял арбитр, а мортус недоуменно воззрился на инженера.

— Это уже неважно, — повторил археолог. — Я уже сказал, людей убивает не только враг, но и безнадежность. Да, мы мало что выиграем, если рискнем пробиваться из Танбранда. Из худо—бедно защищенного анклава в неизвестность... Но ... Владимир, ты слишком методичен и хладнокровен. Ты привык командовать такими же как ты — арбитрами, энфорсерами. Теми, кто может мыслить в категориях расчетливой жестокости. Да, мы понимаем, что сейчас выгоднее ждать до последнего и пробиваться уже, когда не останется надежды совсем, на последних каплях воды. Но раньше нас накроет новый бунт, на сей раз от безнадежности и слепого страха.

— Пора действовать, — согласился мортус.

— Отлично, — скривился Сименсен. — И куда? Куда будем уходить? Где же то заветное место, которое достаточно далеко от Танбранда, чтобы его не захлестывали волны умертвиев, но при этом достаточно близко, чтобы до него можно было добраться? Которое недостаточно велико, чтобы мы надорвались на его защите, но в то же время вместит несколько тысяч человек? Где найдутся припасы хотя бы на несколько недель? Аккумуляторный комплекс пал, сметен ордой из двенадцатого дистрикта. До сейнерных станций нам не дойти. Сланцевый кишит дохлятиной. Остается только крепость, а про нее я уже говорил.

— Надо рискнуть, — сказал инженер. — Выбора то нет...

— Тринадцатая... — неожиданно вымолвил мортус, уставившись в низкий потолок. И повторил, так же задумчиво и загадочно. — Тринадцатая...

— Мейер, ты переутомился и бредишь? — осведомился Арбитр.

— Нет, я вполне адекватен, — с некоторой обидой ответил мортус. — Просто мне тут вспомнилось кое—что...

* * *

Амасек с бульканьем лился в стаканы. Это был отнюдь не благородный нектар, что подают в фешенебельных ресторанах по пятьсот тронов за бутылку. Не напиток, напоенный ароматом настоящего дуба, из которого сделаны бочки для выдерживания. И даже не офицерский пайковый амасек, сделанный путем разбавления спирта специальными присадками из высококачественных концентратов.

Медик разливал дешевую бурду из медицинского дезинфекта и синтезированного ароматизатора, которая походила на настоящий амасек разве что цветом, и то весьма отдаленно. Но Холанн не замечал ни мутно—желтого цвета с облачкам непонятной взвеси у дна, ни специфического запаха, достойного скорее цеха химической фабрики. Комендант с вниманием опытного алкоголика жадно ловил взглядом уровень жидкости в стаканах.

— Никогда мне синтез не давался, — буркнул Александров, стряхивая с горлышка бутыли последние капли и стараясь попасть ими точно в стакан. Однако в голосе медика слышалось не столько искренне сожаление, сколько ...

Холанн не смог бы выразить это понимание словами. Он просто чувствовал родство душ, связавшее двух совершенно непохожих людей. Совместно, по—братски разделенные сожаление, страх и ... сомнение. Горькое сомнение, когда разум считает, что все сделал правильно. И все же... всегда остается мысль, что зудит и жжет, подобно отравленной занозе в глубине души.

А что, если это ошибка?

— Пей, Холанн, — скомандовал медик и взял стакан.

Лаборатория была затемнена. Горел лишь один слабый плафон, жалюзи опущены, словно два человека составили заговор и опасались разоблачения.