Гароэ

Нагнувшись над зеркальной гладью с длинным копьем в руке, девушка внимательно следила за рыбами, собравшимися вокруг приманки, которую она кинула в воду, и, ловко проткнув ту, что была всех крупнее, выпрямилась, намереваясь швырнуть ее в лужу, в которой еще били хвостами уже выловленные. В этот момент она подняла голову, увидела Гонсало Баэсу – и в мгновение ока из девочки превратилась в женщину.

Пришелец проник в нее с такой нежностью, с какой впоследствии проникнет бессчетное множество раз, и она возблагодарила богиню Монейбу, почитаемую женщинами и соизволившую выбрать ее в вечные спутницы человеку, который, при всем своем плачевном состоянии, показался ей просто фантастическим существом, о каком она в отрочестве не смела и мечтать.

Ей было неважно, что он хромает, что ладони сбиты в кровь, а лицо, грудь и спина покраснели от яростного солнца, которое безжалостно его отхлестало. Ничего из этого не имело значения, потому что она знала, что под столь жалкой оболочкой скрывается отец ее детей.

Дело в том, что бабушка не раз объясняла ей, что дети, спящие в самой глубине утробы женщины, приходят в волнение и покусывают ее внутренности, когда предчувствуют приближение человека, который пробудит их к жизни.

Когда она впервые наклонилась над Гонсало Баэсой и погладила его по щеке, дети, которые могли бы родиться, запрыгали от радости у нее внутри.

В этот момент ее мать, которая внимательно за ней наблюдала, поняла, что потеряла дочь и обрела подругу.

Ее первым порывом было взять дочь за руку, отвести к кромке воды и растолковать, какому риску она подвергнется, отдавшись чужаку. Впрочем, она, похоже, почти тут же поняла, что все ее увещевания окажутся бесполезными, так как перед ней была уже не девушка, которой она могла что-то советовать, а женщина, которая только что избрала тернистый путь.

«Когда двое, которые по-настоящему любят друг друга, идут по жизни рука об руку, горести делятся пополам, а радости приумножаются».

Кому-кому, а ей это было прекрасно известно, потому что она со своим спутником проделала долгий путь, где всего хватало – и дней горя, и ночей удовольствия. Им трижды довелось изведать небывалое счастье зачатия ребенка и страшное горе, когда пришлось увидеть, как он умирает у них на руках.

Поэтому она ограничилась тем, что помогла дочери перенести раненого в пещеру, в которой они жили, и оставила их вдвоем. Она была не в состоянии понять, что же все-таки чувствовала в этот момент – радость или печаль.

Глаза чужеземца цвета моря, каким оно бывает в тихие рассветы, словно вопрошали, почему она ведет себя так, будто все знает наперед.

А Гонсало Баэсе и ни к чему были слова: он бы все равно их не понял, – чтобы узнать, что творится у нее в голове. Это могло бы показаться нелепостью, но он испытывал странное ощущение, будто все случившееся в этот суматошный день он уже пережил ранее.

С того самого дня, когда лейтенант решил изменить течение своей жизни и отправился на незнакомый остров, у него было предчувствие, что должно произойти что-то необычное. Хотя он и вообразить себе не мог, что это действительно будет настолько ни на что не похоже и приключится с ним на самом краю света.

Он добрался туда, куда должен был добраться, и поэтому ему, обессилевшему в результате всех злоключений, оставалось только закрыть глаза и предаться отдыху.

* * *

– Что будем делать, мой лейтенант?

– Не имею ни малейшего представления.

– Теперь щиколотка больше смахивает на гнилую дыню, нежели на спелый баклажан, но у меня такое впечатление, что в конце концов все утрясется.

– Это всегда утешительно слышать, особенно от тебя. Как там Амансио?

Бруно Сёднигусто ограничился тем, что несколько раз постучал пальцем по лбу: мол, что тут скажешь?

– С рукой по-прежнему дело дрянь, но хуже всего то, что у него поехала крыша: он часами глядит на горизонт в уверенности, что брат вернется. Кто-то мне рассказывал, что вот так глядеть на горизонт в ожидании возвращения кого-то из семьи прямо-таки у галисийцев в обычае.

– Это, наверное, у тех, кто из Виго или Ла-Коруньи, но не из Луго… – заметил его командир. – А Амансио – из Луго.

– А это тут при чем?

– В Луго нет моря, дурья башка.

– Боже ж ты мой! Вот ведь правду говорил мой отец – в армии каждый день узнаешь что-нибудь новое. Ладно, пускай в Луго нет моря, зато здесь его хоть отбавляй, а в нашей шлюпке дыр побольше, чем в сердце ростовщика. Как же мы отсюда выберемся?

– Полагаю, пешком, когда будем в состоянии это сделать, – последовал спокойный ответ того, кто явно не горел желанием продолжить незадавшееся путешествие. – Как там твои шишки?

– Еще болят, но морская вода им на пользу – через пару дней буду как огурчик. И со всем моим уважением заявляю, что, если вам охота задержаться здесь подольше, с моей стороны нет никаких возражений: чем больше времени я проведу вдали от сержанта Молины, тем лучше.

– Я думал, тебе нравится армия.