Гарпагониада

Локонов бежал от Торопуло. Локонов чувствовал, что мир Торопуло все тот же, хорошо ему знакомый, его собственный мир, только увиденный сквозь другие очки.

- Торопуло - эпикуреец - думал Локонов.

И на грех удивителен и страшен был торт Торопуло. Сладостные статуи из серебристого сахара стояли на площадках, а внизу, из бассейна, наполненного зеленоватым ликером, возникала Киприда. И на самой верхней площадке была помещена фигура, изображение Психеи. И вот этот торт присутствовал в мозгу Локонова, когда он возвращался домой в свою отдаленную комнату.

Но дойдя до дому, он вернулся к Торопуло. Он боялся одиночества в этом освещенном как бы пламенем городе.

- Вот и прекрасно, что вы успокоились и вернулись, - сказал Торопуло.

Торопуло решил блеснуть сегодня.

Пока эпикуреец жарил, удалившись на кухню, неожиданно явился Пуншевич. Сел и стал рассматривать листы рисовой бумаги с бумажками от японских спичечных коробков.

- Вот и влияние Европы на Азию: голова лошади в подкове - символ счастья несомненно европейский. Вот и Геракл, раздирающий пасть льва - влияние греческой скульптуры. Вот и обезьяна на велосипеде, вот и варяг с бородой и щитом. Вот и бриллиант - все это дореволюционной Европы - беседовал сам с собой Пуншевич.

Торопуло, вернувшись, стал показывать Локонову конфектные бумажки.

Обертка от Пермской карамели, - сказал Торопуло.

- "Карамель столичная" - прочел Локонов, - должно быть, Петербург, подумал он, - но мостов таких как будто нет в Ленинграде.

Локонов заметил множество маковок церквей.

- Москва, но и Москва теперь другая.

- Вот изображение негра, несущего огромный колчан и стрелы на фоне пальм это для островов должно быть. Взгляните, индеец, стреляющий из лука - это должно быть для Южной Америки. А зайчики, и надпись совсем не японская, должно быть для Кореи. Да, да, несомненно, для Кореи, - решил Пуншевич. - Ну вот и для Китая знаменитая китайская императрица на белом коне возвращается в Китай из монгольского плена. А вот и китайский мальчик на сверхчеловеческой лягушке. А вот и чисто японские: старшая сестра учит брата письму, бог богатства, считающий прибыль, бог счастья и богатства и долгой жизни на аисте, ребенок сидит на лотосах и молится - в раю всегда цветут лотосы. Вот и европейский ангел, и обезьяны, поднимающие иероглифы радости. А вот и крылатый ребенок европейский амур - бежит из Японии в Китай, держа в руках зажженную спичку это является как бы символом экспорта, пожалуй, не только символом экспорта, но и японской захватнической политки.

Пуншевичу жаль было, что сейчас не удастся показать гостю эту коллекцию. Со вздохом он отложил ее в сторону.

- Полезно, - подумал он, - когда сквозь малое видишь великое.

В мозгу Пуншевича толпились аисты среди вечно-зеленых деревьев, живущие тысячу лет, обезьяны - пьяницы - мать-обезьяна пьет вино, а дети просят. На быке рогатый, сверхчеловечески сильный ребенок играет на флейте. В звездах, в кругах - иероглифы счастья, радости и долгой жизни. Бородатый бог счастья и долгой жизни в кольце из аистов. Богач, сидя на веранде, любуется лотосами.

- Да, - сказал он, - полезная, полезная коллекция. Мы должны догнать Европу, также как это некогда сделала Япония.

- По-прежнему ли народ весел? - спросил Пуншевич. По-прежнему ли разгулен? Раньше праздники имели связь с торгами и ярмарками. Религия и торговля соединяли людей в города, а теперь, что соединяет людей в города - я не знаю, должно быть, выполнение пятилетнего плана. Несомненно, этот план собирает людей в новые корпорации, устанавливает связь между людьми. И если когда-то зерном города являлся царский дворец, Акрополь, то теперь зерном города будет являться завод. Вокруг него будут возникать строения, парки, он будет окружен аллеями, мостами.

Пуншевич задумался.

- Праздники народа, поэзия его жизни, имеют тесную связь с его семейным бытом и нравственностью с его прошедшим и настоящим. Попробую собирать праздники новой жизни для общества собирания мелочей, - с отчаянием подумал Локонов, - может быть это даст мне возможность почувствовать прекрасное лицо жизни.

И затем он вспомнил, как перед праздниками ехал воз с водкой, а за ним бежала толпа: передние держались за подводу, некоторые бежали с портфелями. Вспомнил, как баба хвасталась, что за пять рублей уступила место в очереди за водкой.

ГЛАВА 11 ГРОЗА

Клешняк шел.

Круглая площадь купалась в свете. Напротив Дома Культуры сиял универмаг. Казалось, что он совсем не имеет передней стены, дальше, бледнея, светились окна фабрики-кухни. Клешняк невольно остановился на ступеньках, залюбовавшись этой картиной.

- Вот здесь, где я стою, - подумал он, - был раньше трактир "Стоп Сигнал", а там, где сейчас Универмаг, стояли деревянные ларьки и возле них сидели торговки с горячей картошкой, а там, - он повернулся к Нарвскому проспекту, там была в деревянном домишке казенка. Как мрачна была тогда Нарвская застава. Свиньи бродили, пьяницы валялись, кулачные бои, в жалких деревянных домиках горели огни, как волчьи глаза.