Гарпия. Одержимая местью (СИ)

— Что-нибудь придумаю, — он пожал плечами. Видно было, что Хосе Игнасио растерялся, глядя на заброшенный родительский дом, не пощаженный временем. — Мне не придется долго жить в этом угрюмом доме, — сказал он сухо. Надеюсь, не этими словами Хосе Игнасио накликал на себя беду в виде подозрений в убийстве.

Chaque chose en son temps

Всему своё время.

Мы попрощались, договорившись встретится следующим вечером, и я пошла знакомиться с Каллистой Зиновьевной, решив, что прежде, чем предстать перед Вероникой Намистиной, с дороги нужно отдохнуть и привести себя в порядок.

Дом пожилой женщины был рассчитан на двоих хозяев — по бокам имелись два одинаковых крыльца, окрашенные в цвет мокрой глины. Краска местами облупилась, но под одним слоем просматривался другой — идентичный. Многослойным здесь было почти всё. Я не знала, к какой двери мне идти, и, войдя во двор через скрипучую калитку, остановилась. Откуда ни возьмись выбежал лохматый пёс, поднял лай, но бросаться на меня не стал — остановился и, смешно наклоняя мордочку, уставился на мою сумку. Я бросила её у ног и ласково заговорила с дворняжкой. Пёсик завилял хвостом, но идти дальше я не решалась — ждала хозяйку.

Каллиста Зиновьевна оказалась очень пожилой женщиной — еле ходила; все лицо измято, в глубоких морщинах; волосы белее белого; руки жилистые, в пигментных пятнах, с сине-зелеными вздутыми венами; от неё пахло лекарствами и мятными конфетами, которыми заглушался неприятный запах изо рта. Каллиста Зиновьевна прижимала к груди пуховой платок и, не стесняясь, длительно смотрела мне в глаза:

— Даша, — произнесла она с нотками радости. Старушке не хватало живого общения не меньше, чем мне, — я с самого утра выглядываю вас. Ну, не стойте, идите за мной. Я специально для вас испекла пирог с начинкой из сухофруктов! Вы такого еще не пробовали!

Я стала уверена — скучные голодные вечера мне не грозят.

В коридоре Каллиста Зиновьевна любезно предложила мне шерстяные носки:

— Пол холодный, — сказала она, — наденьте — это мой подарок, — и вручила мне пару вязаных носков. Каллиста Зиновьевна вязала на продажу; держала двух пушистых овечек исключительно ради натуральной шерсти. Соседи были постоянными клиентами, и в холода и дети, и взрослые ходили в её носках, теплых, но немного колючих.

Я поблагодарила Каллисту Зиновьевну, и мы из коридора сразу очутились в гостиной. Именно так я бы назвала светлую комнату с высоким потолком. Окна под кружевными занавесками глядели на улицу; через них вливался солнечный свет, и настырные лучи весело играли на хрустальных рюмках и старинных сервизах, выложенных на стеклянных полках лакированного серванта с антресолью. Стены были оклеены обоями в цветочек — побледневшие хризантемы на пожелтевшем поле. Потолок цвета несвежей пенки на кипяченом молоке, люстра с тремя серыми от пыли тюльпанами — всё говорило о том, что Каллиста Зиновьевна в силу ослабленного здоровья опустила руки. Конечно, воспитание мне не позволило с порога предложить освежить комнату новыми обоями, смыть побелку и выкрасить потолок эмульсионной белоснежной краской, но я об этом подумала.

Диван стоял у стены. Над ним «Утро в сосновом лесу». На полу ворсистый красно-черный ковер. Вскоре медведи стали свидетелями наших разговоров и поднятых со дна тайн, как ил и тина, о которых все местные знали, но не поднимали на поверхность.

Каллиста Зиновьевна показала мне мою часть дома: спальню, кухню с ванной за кирпичной грубой, пустую комнату с отклеившимися обоями и коридор, точно такой, как тот, через который мы оказались в доме. Раньше здесь жил сын Каллисты Зиновьевны с женой и детьми — они уехали сразу после закрытия шахты. Дверь между двумя частями дома плотно закрывалась и с обеих сторон имела по шпингалету.

— Если устанете от моего общества, можете, закрыться со своей стороны, и я не стану вас тревожить всякой болтовнёй, — сказала Каллиста Зиновьевна, похлопав меня по плечу. — Но если станет одиноко, я всегда буду рада составить вам компанию — шпингалет с моей стороны никогда не использовался по назначению.

Она улыбалась беззубой улыбкой, придающей лицу дружелюбие и особое старческое обаяние, и ничего в её образе не отталкивало: ни корявые пальцы, ни пара жирных угрей на носу. Я взяла её за руку и легонько сжала:

— Я мечтаю, чтобы вы тревожили меня всякой болтовнёй! — С душевным трепетом уверила я. — Это как раз то, что мне нужно! Живое настоящее общение! Я со своей стороны тоже не буду закрывать дверь, — пообещала я и разжала руку, утихомиривая свой пыл.

— Тогда оставьте вещи и идемте обедать! — буквально воскликнула она, заряжая меня своей разудалой энергетикой.