Гарпия

– Свекла и «львиный зев» – измельчить, смешать, смотреть до двух минут. От слезного свища – лучше не придумаешь. От ячменя – фаллическую фигу. Нечего хиханьки строить! Нет, не смокву. И не то, о чем вы, девушки, подумали. Обычную, из пальцев – скрутить и ткнуть исподтишка. От сухотки – глядеть на вино. Мускатель черный, выдержанный. Добавить мед и шафран…

Кто-то сглотнул, не таясь. Курс заржал, но живо угомонился, косясь на строгого преподавателя.

– Еще раз: внутрь не принимать! Наружное, для рассмотрения. По окончании сеанса не вздумайте выпить. Или угостить приятеля. Врага – можно. Подлить в бокал при ущербной луне… Впрочем, это выходит за рамки сегодняшней лекции. Справочная литература…

За дверью ударил колокол, возвещая начало перемены. Андреа погрозил пальцем торопыгам, кинувшимся вон из аудитории.

– Запишете, потом уйдете. Хунайн бен-Ицик, «Книга о дурном глазе в 10-ти беседах». Джордах Барташ, «Ophthalmodouleia, das ist Augendienst». Сушрут Хараки, «Зеница тайного ока». С этими книгами вы можете ознакомиться в нашей библиотеке…

В дверь из коридора сунулся студент-второкурсник. Он махал платком и корчил жуткие рожи, желая привлечь чье-то внимание. Андреа собрался было дать нахалу укорот, но узнал кудряша. Узнал его и Хулио Остерляйнен, сидевший на верхотуре амфитеатра. Патлатый спал с лица, понимая, что кудрявый явился по его душу.

Небось, дуэль зарегистрировал.

– Что вам надо, отрок? Не видите, мы работаем…

– Мне этого… вон того!.. – мялся кудряш, не спеша уйти. Так топчутся, когда очень хочется по малой нужде, а нельзя. – Ну, лохматенького, а? Дайте его мне!

– Очень нужен?

– Очень! У меня практикум по голематике…

– При чем тут ваш практикум?

– Так я лабораторку… сдал!.. с первого разика!..

– Ну и?

– Практикум, говорю! Сегодня! Мастер, дайте его мне!

Малефик улыбнулся. Ввергнув Хулио в бездну отчаяния, он сошел с кафедрального возвышения и развел руками: дескать, лекция окончена, все свободны.

– Берите, раз надо. Пользуйтесь. Но запомните, отрок: привыкание к услугам кастигария может скверно сказаться на вашей будущности. Все хорошо в меру.

Кудряш ринулся вверх по ступенькам. Хулио ждал его, белей мела.

– Давай! – рявкнул кудрявый, подбегая. – Брани!

– Я не могу, – булькнул Хулио. – Я не готов.

– Брани! При всех! Мне сказали – если при всех, оно лучше помогает…

– Ну, это… дурак ты, и шутки у тебя… Нет, я отказываюсь! У меня нет настроения!

– Брани, – тихо сказал кудрявый, багровея. – Убью. Практикум на носу…

Первокурсники загалдели. Никто ничего не понимал. Но лицо кудряша говорило само за себя. Так смотрит голодный на скупердяя, отказавшего в куске хлеба. Тонущий матрос – на товарища со спасительным канатом. Грешник из бездн ада – на милосердное божество.

Отступать некуд, понял Хулио.

– Ну ты и козел, – сообщил он кудряшу. Голос Остерляйнена мало-помалу набирал силу. – Козел, значит. Козлее не бывает…

От окна за ними с удовольствием наблюдал Андреа Мускулюс. Работа преподавателя, думал он – та еще каторга. Но есть в ней и свои плюсы.

У неожиданности много обличий.

Первыми словами, которые произнес Хулио Остерляйнен, достигнув возраста в один год и два месяца, были не «мама», не «папа» и даже не «дай!», как это случается у иных детей.

– Мать твою бабай! – сказал малыш.

И захихикал. А пальцы на ручках дитяти сами собой сложились в кукиши.

Это было удивительно. В семье никто не бранился вслух. Ну, допустим, кукиши случайно скрутились. А слова? Тойво Остерляйнен, отец ребенка, подступил к супруге с допросом. Не она ли тайком портит ребенка? Ах, не она! Тогда не ее ли подруги, у которых языки до пупа и ниже? Ах, не подруги! Ну, возможно…

Тойво славился медлительностью, помноженной на цепкость. Эти качества свойственны многим достойным сынам Северной Борландии. Его супруга, Кончита Остерляйнен, в девичестве Ховельянос, хорошо знала характер мужа. И предпочла быстро сознаться в том, чего не делала. Иначе пришлось бы до вечера отвечать на вопросы. Да, ляпнула глупость при малыше. Он и запомнил.

Прости, дорогой, я тебя люблю!

Тойво застыл идолом Добряка Сусуна, переваривающего людские грехи – осмысливал услышанное. Как же так? Он едва приступил к делу, а жена уже… Что она ответила? Надо переспросить. Поцелуи? Тащат в спальню? Стаскивают рубаху? Нет, он, конечно, не против. Но сперва нужно…

Через пару часов, одеваясь, он решил, что обсудит этот казус с женой позже. И намерение честно исполнил – спустя четыре года, когда малыш Хулио прибежал домой зареванный, с разбитым носом. Досталось ему, как не трудно догадаться, за язычок, острый не по годам.

– А чего он дразнится? – хором заявила соседская детвора, когда отец пострадавшего учинил разбирательство.

Тут-то и состоялся отложенный про запас разговор. Скверно, Кончита. Надо с сыном что-то делать.

– Надо! – согласилась любимая. – Я им займусь. Он больше не будет.

И на спальню кивнула.