Гарсиа Лорка

Одно стихотворение показалось ему незнакомым. Утренняя заря, чувства, которые испытывает человек перед рассветом. В сердце его – боль любви и мечта о дальних просторах. В тревожных образах этого стихотворения было что-то непохожее на просветленную мудрость знаменитого андалусца. Над огромным катафалком ночи поднимается черный занавес... А дальше – по-юношески безрассудное отчаяние. Что же мне делать на этих полях, где только ветви да гнезда, мне, человеку, окруженному светом зари, с душою, в которой ночь! Что же мне делать, если глаза твои умирают в лучах рассвета и тела моего не коснутся твои раскаленные взгляды! Короткая пауза – и последние строки, почти жалобные, если б не гордыня, прорвавшаяся под конец:

Зачем в тот ясный вечер
потерял я тебя навсегда?
Вот и высохло мое сердце,
как угаснувшая звезда.

Как только Федерико умолк, Пакито спросил его невинно, из какого это сборника. «Кажется из „Пасторалей“, – ответил тот небрежно. Нет, он ошибается, в „Пасторалях“ такого стихотворения нет. „Ну, значит, из „Элегий“. О нет, „Элегии“ Пакито только что перечитывал. Федерико насупился: он не помнит в точности откуда, да и какое это имеет значение? Однако Сориано не отставал. „А может быть, это вовсе и не Хименес, а какой-нибудь другой поэт?“ – „Может быть“. – «А кто бы это мог быть?“

Друзья удивлялись: Пакито никогда не отличался такой назойливостью, но он продолжал этот нелепый допрос до тех пор, пока Федерико не замолчал, рассердившись. Тогда Пакито протер очки и как ни в чем не бывало заявил, что он, кажется, может назвать имя автора. Все глядели на него с любопытством.

– Ставлю всю мою библиотеку против прошлогодней любовной записочки, случайно сохранившейся в кармане штанов у Мигеля, – Пакито снова водрузил очки на нос, голос его звучал торжественно, – что автор этих стихов не Хименес, не один из братьев Мачадо, не Сальвадор Руэда, не Франсиско Вильяэспеса и даже не сам Рубен Дарио, а... – он повернулся к Федерико, указывая на него прокурорским жестом, – не кто иной, как присутствующий здесь великий трубадур и гнусный мистификатор сеньор Федерико Гарсиа Хименес, Федерико Гарсиа Мачадо, Федерико Гарсиа Руэда, который, как я, наконец, понял, уже не первый раз проделывает эту шутку со своими друзьями! Стойте! – взревел он, потому что все рванулись к Федерико, а тот вскочил, побледнев. —Если он и впредь хочет отпираться, тогда конец нашей дружбе, а если нет, так пусть он запомнит, кто первый узнал в нем поэта, и... дай обниму тебя, обманщик бессовестный!

Секунду Федерико стоял молча, бледный и злой, и вдруг он захохотал. А потом все долго хлопали его по спине, и он хлопал каждого и легонько похлопал даже дона Фернандо, который улыбался как человек, наконец-то решивший трудную задачу.

Так расстался он со своей тайной. Словно гора с плеч – не надо было больше прятаться, притворяться. Неподдельный энтузиазм друзей, их вера в него заражали Федерико, ему самому теперь больше нравилось то, что он писал. Он охотно читал свои стихи закоулочникам, выслушивал их советы, соглашался и не соглашался. Только переписывать стихи он не давал – уклонялся, отшучивался, а когда уж очень приставали – становился серьезным, сдвигал брови, и друзья отступали.

13

Приходила весна, цветущий миндаль покрывал склоны окрестных гор пеной всех оттенков – от снежно-белого до сиреневого, и Гранада хорошела несказанно. Чтобы налюбоваться ею, дня не хватало; лунными ночами друзья до рассвета бродили по городу.

А между тем надвигались экзамены. Дон Федерико, уже давно недовольный малым рвением сына, грозил, что, если тот срежется хотя бы по одному предмету, всей семье придется оставаться летом в городе, пока Федерико будет готовиться к переэкзаменовке.

Друзья старались как могли. Фернандо де лос Риос употреблял все свое влияние, остальные пускали в ход знакомства и связи. Перед экзаменом по гражданскому праву Хосе Мора отправился к старому другу своей семьи, добродушному профессору Гильермо Гарсиа Вальдекасасу, и заявил ему напрямик:

– Дон Гильермо, к вам придет экзаменоваться той друг, который не знает гражданского права...

– Юноша! – только и мог вымолвить пораженный профессор.

– ...и который никогда не будет знать гражданского права, – продолжал Пепе Мора неумолимо, – и вы тем не менее поставите ему удовлетворительную отметку или возьмете тяжкий грех на свою душу.

Греха на душу дон Гильермо брать не хотел. В результате продолжительных переговоров помирились на том, что Федерико выучит одну-две лекции, некоторые наиболее важные статьи кодекса, ну, а профессор... словом, все окончилось благополучно.