Гарсиа Лорка

Наступает высокоторжественный день. Облачившись в парадные костюмы и наискромнейшим образом повязав галстуки, Гильермо и Федерико, бледные и решительные, отправляются в Гранадский университет держать экзамен. Несколько часов мучительного ожидания – и семья ликует, поздравляя двух новоиспеченных лиценциатов права, донья Висента укоризненно посматривает на мужа, а тот облегченно вздыхает: наконец-то Федерико сможет стать адвокатом! «Адвокатом?» – повторяет Федерико рассеянно, и отец машет рукой: ладно, у нас еще будет время поговорить!

Лето в этом году тревожно, как никогда: отовсюду поступают грозные вести. В Басконии – кровавые столкновения полицейских с рабочими, в Каталонии шайки убийц, нанятых хозяевами, расправляются с забастовщиками, а на это анархисты отвечают новыми террористическими актами. Споры в кортесах о наказании виновников разгрома под Аннуалом достигли высшего накала. Генералы в бешенстве, правая печать открыто заявляет, что только диктатура твердой руки может спасти монархию и страну. Зашевелилась и армия: в Малаге взбунтовался батальон пехоты, отказавшийся отправиться в Марокко, какие-то волнения происходят и в гранадском гарнизоне...

Уж не потому ли, что местные власти не слишком надеются на солдат, в Гранаде нынче столько гражданских гвардейцев? Они постоянно попадаются навстречу Федерико, их сапоги то и дело грохочут у него за спиной. Ему вдруг вспоминаются слышанные недавно в Мадриде слова Рамона дель Валье-Инклана: «В Испании у интеллигентов общая судьба с цыганами – и тех и других преследуют гражданские гвардейцы».

Сентябрьским вечером закоулочники приходят навестить дона Мануэля в последний раз перед ежегодным разъездом. Только Пепе Мора запаздывает – его, по-видимому, задержали сборы в дорогу более дальнюю, чем у всех остальных: Пепе уезжает в Уругвай. «Может быть, Федерико прочтет что-нибудь новенькое?» – «Охотно. „Сцена с подполковником гражданской гвардии“, – объявляет он и, приметив тень неудовольствия, скользнувшую по лицу хозяина, добавляет: – Из книги „Стихи о канте хондо“.

Федерико читает, почти не меняя выражения лица, но слушатели видят перед собой то подполковника, окоченевшего от собственного величия, то сержанта – олицетворение служебного усердия. «Я – подполковник гражданской гвардии», – произносит он медленно, как бы упиваясь звучанием каждого слова. «Так точно!» – щелкает каблуками сержант. «И нет никого, кто бы меня опроверг». – «Никак нет!» – «У меня три звезды и двадцать крестов». – «Так точно!» – «Сам кардинал приветствует меня». – «Так точно!» – «Я – подполковник. Я – подполковник. Я – подполковник гражданской гвардии».

Внезапно казарменная идиллия нарушается. Свежий, молодой голос – голос самого Федерико – напевает песенку, бессмысленную и задорную. «Луна, луна, луна, петух поет на луне, и ваши дочки, сеньор алькальд, любят глядеть на луну». – «Что там такое?» – «Цыган!» – кричит сержант, срываясь с места, и вот уже возмутитель спокойствия изловлен, схвачен, доставлен по начальству. Несчастный, он, конечно, даже не догадывается, кто перед ним. «Я – подполковник гражданской гвардии». – «Да», – отвечает цыган небрежно. «А ты кто?» – «Цыган».– «А что это такое – цыган?» – «Да как сказать...» – «Ты где был?» – «На мосту через реки». – «Через какие реки?» – «Через все реки». – «А что ты там делал?» – «Башню из корицы», – говорит цыган, как о чем-то само собой разумеющемся. Башню из... корицы?! «Сержант!» – восклицает подполковник голосом, в котором нет прежней уверенности.

Снизу по лестнице поднимается запыхавшийся Пепе Мора. У него какая-то новость, но, остановленный дружным шиканьем, он осторожно присаживается на краешек стула и делает Федерико знак, чтобы тот продолжал.

«Я изобрел крылья, чтобы летать, и летаю», – сообщает цыган доверительно. «Ай!» – вскрикивает подполковник, а может быть, он уже и не подполковник, ведь все пошло кувырком в этом устойчивом и трезвом мире, стоило только заглянуть туда сказке. «Впрочем, крылья мне не нужны, я летаю и без них». – «Ай!» – «Захочу – и лимоны расцветут в январе». – «Ай-й!» – жалобно повторяет подполковник, отступая. «И апельсиновые деревья распустятся на снегу». – «Ай-й-й-й!» – и, взвыв в последний раз, подполковник гражданской гвардии опрокидывается навзничь с балаганным треском: пум, пим, пам! Он мертв. «Его душа – табачного цвета, цвета кофе с молоком, – деловито поясняет Федерико, – вылетает в окно казармы». «На помощь!» – орет пришедший в себя сержант.