Гарсиа Маркес

Подогрела вдохновение и командировка в Барранкилью, где когда-то заработал первые в жизни песо и где теперь, по слухам и публикациям, буквально кипел литературный процесс. Там он познакомился с молодыми, но уже известными поэтами, прозаиками, художниками, журналистами, собиравшимися (как и в Картахене!) в баре «Пещера» и именовавшими себя «Барранкильским обществом», а позже — mamadores de gallo, то есть «затейники, хохмачи». Маркес был польщён тем, что они слышали о нём. После литературной дискуссии, едва не закончившейся потасовкой, его взяли с собой в другой бар, третий, в легендарный публичный дом «У чёрной Эуфемии», в котором трудились девицы со всех континентов. Знакомство с хохмачами, объединившимися вокруг газеты «Эль Эральдо», произвело на Маркеса впечатление. Вернувшись в Картахену, он уговорил Сабалу создать при редакции литобъединение.

Сам Габриель в этом литобъединении каждую неделю читал новые главы из романа «Дом», который «разрастался угрожающими темпами и растекался по древу», как заметил Сабала. Маркес любил вслух читать свои произведения, чтобы сразу видеть эффект. Читал всем, кто соглашался слушать. Но самыми благодарными и эмоциональными его слушательницами по-прежнему были представительницы древнейшей профессии, чаще всего из дома всеми уважаемой в городе мадам Матильды Ареналес «Койки напрокат». Зачитавшись, упиваясь ненаигранным смехом, слезами, аплодисментами, Габриель порой и забывал, зачем пришёл и ради чего вообще мужчины посещают подобные заведения. «У него хватало времени, чтобы писать статьи, рассказы и первый роман, — вспоминал в 1982 году после вручения Маркесу Нобелевской премии его друг Мендоса, — а также пить ром с дружками в шумных портовых тавернах до рассвета, пока контрабандисты с проститутками не отправлялись на своих баркасах к островам Аруба и Кюрасао. В этих людях было что-то от пиратов прошлых веков, и эта романтика влекла Габриеля».

Двадцать третьего января 1949 года в приложении к газете «Эль Эспектадор» был опубликован рассказ Маркеса «Диалог с зеркалом», в котором он вновь возвращается к теме, волновавшей великого Достоевского («Двойника» Достоевского он прочитал ещё на пароходе по пути в Боготу), — теме раздвоения личности, двойничества. Не исключены автобиографические мотивы: учась на юриста, Габриель ещё не решил, кем будет, и как бы раздваивался между юриспруденцией и журналистикой вперемежку с литературой.

В рассказе упоминается ящик Пандоры, в котором находились все бедствия человеческие и который она, созданная Гефестом в наказание людям за то, что Прометей похитил для них огонь у богов, из любопытства открыла. (Напомним, что по воле Зевса крышка ящика захлопнулась только тогда, когда на дне оставалась лишь надежда.) Возможно, принуждая героя рассказа вспоминать имя Пандоры, — «…это похоже на чей-то ящик… забыл слово…», — Маркес обращает читателей к знаковому стихотворению великого никарагуанского поэта-модерниста Рубена Дарио, творчеством которого восхищался с отрочества: его стихотворение «Лебеди» заканчивается словом «Пандора». Однако финал у рассказа «Диалог с зеркалом» не трагический, что становилось уже привычным для читателей Маркеса, а почти благостный: «Тёплый аромат почек под соусом достиг его обоняния… И ему стало хорошо — он почувствовал, как в душе у него воцаряется благостный покой: злая собака тайников его души завиляла хвостом».

Роман свой первый он писал запойно, иногда по пятнадцать-двадцать страниц в день. Это был поистине бурный поток, которым молодой писатель упивался! Ещё неопытный, он писал до изнеможения. В марте его «подкосила болезнь после стычки с Сабалой». Однажды ночью они сидели в «Пещере», Сабала выговаривал Габриелю за то, что после поездок в Барранкилью, быть может, возомнив себя писателем, тот стал халтурить в журналистике и вообще вести себя как мальчишка.

— Вот скажи, Габриель, в своём шутовстве ты и не замечаешь, что Колумбия на глазах деградирует?..

Маркес в расстроенных чувствах напился и уснул на скамейке на Пасео-де-лос-Мартинес. Проснулся под тропическим ливнем. В тот же день резко, до сорока, поднялась температура, диагноз: двухстороннее воспаление лёгких, пневмония вдобавок к переутомлению. Из города Сукре, где с недавних пор жили родители, примчался на машине отец и увёз Габо к себе. На следующий день, 30 марта, поэт, художник Рохас Эрасо в прошедшем почему-то времени и едва ли не в тоне некролога написал в газете «Эль Универсаль» о болезни и отъезде молодого коллеги: «Гарсиа Маркеса нет с нами. И у всех в редакции такое чувство, будто в доме недостаёт родного брата…»

Болезнь была тяжёлой. Но за полтора месяца родители выходили сына. Отец лечил его в основном гомеопатическими средствами, в которые прежде сам Габо не верил. Друзья из Картахены присылали посылки с книгами — в частности, романами Фолкнера, под могучее величавое обаяние творчества коего юный хворающий Маркес, безусловно, попал.

Из беседы Плинио Апулейо Мендосы с Габриелем Гарсиа Маркесом (апрель 1982 года):