Гарсоньерка

– Не надо так это воспринимать, мы просто спросили, мы и сами любим ходить в кино. Ничего себе там телка в кассе сидит, а? Рот огромный, губы толстые, а мне, например, стоит увидеть негритянский рот на лице белой женщины, всякое сразу лезет в голову, ничего не могу с собой поделать, – вы, кажется, называете это «фантазмами»?

– Мне нет никакого дела до ваших фантазмов.

– И напрасно, потому что эти толстые губы для вас имеют большое, даже решающее значение. Они не только несомненно творят чудеса в койке – уж извините, не могу про это не думать, – они ведь еще шевелятся, когда разговаривают, эти толстые губы… так вот, этот огромный рот говорил про вас весьма неприятные вещи.

– И что же кассирша про меня сказала?

– Этот шевелящийся рот – лучшее, что было за весь вечер, одни рты красивы, когда говорят, другие – когда молчат, а с этим все проще простого, этот красив всегда, что бы ни делал.

– Так что же кассирша про меня сказала?

– Что она вас сегодня вечером не видела. И вот какая незадача – не она одна, билетерша тоже вас не видела, только у нее, знаете ли, рот совершенно никакой.

– Фотографии лет десять, не меньше, меня на ней едва можно узнать, и они не могут судить по этому клочку бумаги, просто смешно.

– Вы правы, было бы – как вы сказали? – ах да, было бы смешно, если бы мы ограничились этой паспортной фотографией, тем более что вы и в самом деле с тех пор несколько постарели, что есть, то есть, но не беспокойтесь, мы ведь тоже свое дело знаем, работаем на совесть… видите вон то зеркало? – так вот, у обеих дам было предостаточно времени, чтобы вас разглядеть, даже очень внимательно, и обе подтвердили, что сегодня вечером вас не видели. Ни та ни другая такого не помнят.

– Не помнят, что меня видели, или помнят, что не видели? Вы их спрашивали? Это ведь не одно и то же: не помнить, что ты видел кого-то, и помнить, что ты его не видел.

– А нельзя ли без этой двойной формулировки, доктор Пюиг? Мы не ваши пациенты и все понимаем с первого раза. Мы действительно именно такого вопроса им не задавали, мы не обладаем вашим обостренным восприятием вопросов, не разбираемся в подобных тонкостях, вы бы многому могли нас научить, но, знаете ли, иногда все куда проще, чем…

– Куда проще чего? Говорите прямо то, что хотите сказать, хватит с меня ваших намеков.

– Мы ни на что и не намекаем…

– Тогда дайте мне подписать показания и отпустите домой, я очень устал.

– А вот это вряд ли получится.

– То есть как – вряд ли получится? Из-за того, что две женщины, перед которыми каждый вечер сменяется множество лиц, меня не помнят?

– Нет, не из-за этого.

– Тогда в чем же дело?

– В том, что упомянутые две женщины – в действительности двое мужчин, доктор Пюиг, и нас очень удивило, что вы не указали нам на это обстоятельство, перед вами-то не «сменялось множество лиц».

– Вы с самого начала говорили о женщинах, я всего лишь повторял ваши слова…

– Получается, если бы мы с самого начала говорили, что вы убили свою жену, вы и это за нами повторили? Сказали бы, что убили свою жену?

– Я просто уже не помню ни того или ту, кто продал мне билет, ни того или ту, кто его надорвал! Женщина? мужчина? – понятия не имею, уже не помню…

– Похоже, сегодня вечером у всех с памятью нелады. Но, как бы там ни было, нам пора приступать к расследованию, и на данный момент воспоминания разных людей – единственные факты, которыми мы располагаем. Все как у вас – вам ведь тоже приходится с чего-то начинать психоанализ, вы тоже довольствуетесь немногими и даже приблизительными воспоминаниями, да еще к тому же свидетельских показаний не проверяете, вы всегда выслушиваете только одну сторону, и виновных вам найти несложно, они всегда одни и те же: родители, отец и мать. Но насчет нас не беспокойтесь, нами движет лишь стремление к истине, и потому мы на этом не остановимся. И хотя эти немногочисленные воспоминания говорят, к сожалению, не в вашу пользу, мы нимало не сомневаемся в том, что в ходе дальнейшего расследования обвинение с вас будет снято. Не волнуйтесь, это, несомненно, всего лишь вопрос нескольких часов, и завтра вечером вы уснете в своей постели.

– И секунды лишней здесь не останусь, об этом речи быть не может, я возвращаюсь домой.

– Успокойтесь, доктор Пюиг. Не надо дергаться. В полицейском участке так себя не ведут.

– Да что вы делаете? Что это значит? Снимите с меня наручники.

– Ничего особенного не делаем: вы разгорячились, на вас надели наручники. В жизни не все и не всегда что-нибудь значит.

– Вы превышаете свои полномочия.

– Ничего мы не превышаем, всякий подозреваемый может быть задержан, таков закон. А вы, к сожалению, сейчас под подозрением.

– Вы совершаете грубую ошибку Я хочу видеть адвоката. Я требую адвоката.

– Еще раз повторяю: успокойтесь. Но то, что вы требуете единственной вещи, на которую отныне имеете право, очень хорошо, вот видите, не так уж трудно договориться. Только пусть сначала ночь пройдет – говорят, утро вечера мудренее. Ах да, чуть не забыл! Какой у вас размер?

– Размер чего?

– Какой у вас размер пиджака?

– А почему вы меня об этом спрашиваете?