Гаs

Махонину эту он сделал своей любовницей. Ну она не совсем дура была – при такой разнице в возрасте знала, как себя вести… Пезане и "рабы" говорили, что за год он всю ее в золото упаковал, начиная от колец с брюликами и кончая сережками и кулонами с цепочками. Это теперь золото дешевое. А тогда, в брежневские годы, колечко стоило месячную зарплату, да и достать его было не так-то просто – в ювелирных магазинах полки-то пустые были! Где Коля-Ваня деньги брал – дело понятное. Он как я – ушами не хлопал! Работяги еще рассказывали, что стройматериалы на стройке пропадали целыми вагонами, не доходя до места. Так, к примеру, плитка на стройплощадку нашу так и не попала – мы потом мостили конуса монолитным бетоном. Зато нашу плиточку после видели во дворах начальства – ею были вымощены и въезды в личные гаражи, и садовые дорожки. Коля-Ваня мне, кстати говоря, всегда говорил назидательно: "Зарплату отдавай жене до копейки, и премию тоже". Думаю, слова у него с делом не расходились.

Однако Махонина одним золотишком не удовлетворилась. Коле-Ване было поставлено условие: хочешь трахаться – готовь ходатайство о досрочном окончании срока отработки молодой специалистки. Коля слово свое сдержал. Отпустил Махонину на год раньше положенного. Правда, Люська толстая рассказывала, что плакал… Ревел белугой. У меня таких адвантажей как у предшественницы моей, не было. Так что приходилось искать к окончанию "фюить" другие пути. А особенно забавляли и одновременно удручали меня – праздники. Как я уже говорил вам, пезане местные в большинстве своем имели криминальный генезис. Я только на стройку приехал, ко мне вдруг подскакивает один такой шустрый по кличке Пирожок: "Дай, начальник, семьдесят копеек на одеколон!" Я дал. Так он в благодарность пообещал за меня "заступаться":

"Ты за меня держись, я сидел!" Потом выяснилось, что сидели все, а Пирожок как раз меньше всех.

Вообще, сама Мартыновка, как рассказывали старожилы, образовалась в 56 году из обычной "зоны". Когда после расстрела Берии шла знаменитая амнистия, – большинству зэков ехать было некуда. В большие города им путь был заказан – не прописывали. Поэтому во многих местах, и в Мартыновке в том числе, просто сняли колючую проволоку, да перемешали женскую зону с мужской.

Я еще застал "ветеранов", которые "укладывали" в бетон и стукачей, и начальников нехороших. Говорят, столько их туда уложили, что, когда вода поднялась, в иных местах из бетона кости берцовые торчали и черепа…

Я видел ветеранов, вроде Ваньки Бурака – моего дизелиста… Он сразу меня сразил наповал своим бритым черепом, на котором была вытатуирована… тюбитейка из букв русского алфавита от А до Я. Ха! Праздники в Мартыновке протекали совсем не так, как в Ленинграде. Ни тебе парада войск на площади, ни демонстрации трудящихся.

Даже водки негде купить, если ты заблаговременно не запасся. Магазины и столовая закрываются, и народ переходит на полное подножное самообеспечение. Я об этом был предупрежден, поэтому три бутылки "Старки" у меня на кухне были припасены заранее. В праздники Мартыновка вымирала. На улицах – никого. Все лежали по домам пьяные. Но в первый день с утра ко мне в барак вломилась целая депутация… поздравляльщиков.

Это были мои работяги – Урч, Жаба и Аркан.

Поздравлять меня они пришли с трехлитровой банкой самогона. Подарок я благодушно принял… А на завтра та же компания и тоже прямо с утра пришла ко мне этот подарок забирать обратно.

– Понимаешь, начальник, баба всю выпивку отобрала – выручай!

Самогонку я им вернул – не очень-то и надо было, но они у меня при этом и пару бутылок "Старки" свистнули… Машинально, надо полагать.

Забирали выпивку мои работяги не за просто так. Они ее как бы заработали – есть такой обычай "калядовать", то есть петь песни, разыгрывать перед богатыми хозяевами скетчи, плясать – веселить их, одним словом, вместо телевизора "вживую".

И не за бесплатно. Мне мои калядовальщики прочитали в лицах целую пьесу в стихах, из жизни "зоны", разумеется. Была она, по разумению моих работяг, смешной.

Изобиловала русским матом и тюремной феней. И по сути своей была жутко похабной.

Сюжет пьесы сводился к тому, что младший в семье пацан, Ваня, в первый раз попал на зону. Там он научился "настоящей жизни" – сожительствовать с педиками, пить чифирь, играть в карты и т. д. и т. п. И вот, вернувшись в деревню, он стал своему не сидевшему деду преподавать этой жизни уроки, стал ему кем-то навроде учителя… Здесь, на мой взгляд, выразилась вся их философия. "Зона" – это "правильное" место пребывания, где все время и положено находиться простому нормальному по жизни пацану. А воля – это что-то вроде Сочи, что-то вроде временного краткосрочного отпуска… Вышел на волю, погулял месяца два, потом украл или убил кого – и снова домой, на зону.

Судили кстати, в Мартыновке часто. Выездным заседанием райсуда. Всегда в Доме культуры нефтяников. И я помню нескрываемую радость пацанов, получавших первый срок – они гордились, как если бы шли добровольцами на фронт или летели в космос.