Гастроль без антракта

«Маркиза», а точнее, ее носовая часть тонула вверх килем, поэтому в спальне, где до последнего момента переборки были потолком и полом, а пол и потолок — стенами, произошла очередная пертурбация. Теперь пол стал потолком и наоборот, а переборки вернулись к нормальным функциям, но в перевернутом виде. Я плохо помню, что происходило в момент опрокидывания. Отчетливо задержалось в башке только несколько ударов о что-то твердое, кружение в потоках воды, тянущих то туда, то сюда, то вертящих по кругу. Само собой, что я не мог запомнить и того, как меня занесло из спальни в гостиную. О том, что это произошло, я догадался, когда меня ударило пятками о диван, болтавшийся у переборки, а затем понесло в обратном направлении. Дело в том, что внутри опрокинувшейся яхты вода некоторое время колебалась, как маятник. А я был просто крупным пузырем воздуха, который эта вода таскала в себе.

В голове была дикая каша из всего, мелькало и то, что было со мной, и то, что переживали Браун, Мануэль Джонсон, донья Мерседес, капитан О'Брайен, и то, что придумал для меня Чудо-юдо… И была одна мысль, настойчивее и злее остальных: «Все, крышка, пропал!» Да еще обида на собственную дурь. Ведь и Ромеро, судя по всему, я нашел неживого, и сам накрылся, будем говорить скромно, медным тазом.

Удерживать в себе воздух становилось все труднее. Кроме того, яхта погружалась быстро и давление воды росло. Откуда-то из памяти Брауна всплыла морская карта с отметками глубин на внешнем рейде Лос-Панчоса. Тут было за сотню метров, и десять атмосфер давления на грунте легли бы мне на грудь могильным камнем.

Тьма была почти кромешная и отчаяние — такое же. В висках долбило, как отбойным молотком. Мне казалось, что я тону уже час, хотя на самом деле и полутора минут не прошло. Ориентировку я потерял, но похоже, что яхта, перевернувшись, прошла горизонт и теперь погружалась с дифферентом на нос, потому что меня подняло к той самой переборке, у которой мы с Ленкой очнулись после взрыва. Уже ощущая, что не могу больше задерживать дыхание, я прополз вдоль этой переборки метра полтора, и вдруг моя рука нащупала угол. Инстинкт утопающего — хвататься за соломинку — в данном случае сработал безошибочно. Из последних сил я подтянулся к этому углу, и, если так можно выразиться, свернул за него. Меня потянуло вверх, в совсем уж непроглядную тьму… И выбросило на воздух.

Увы, конечно, не на поверхность моря. Я продолжал тонуть вместе с «Маркизой», но теперь гибель откладывалась. На какое время — черт его знает.

В тот момент, когда я выдохнул, а потом жадно задышал, хватая ртом далеко не самый качественный воздух, из темноты послышалось сразу несколько голосов:

— Что это? Кто там? К нам, мы здесь!

Я сделал несколько гребков и уцепился за какую-то металлическую ручку или скобу, приделанную к стене этой подводной мышеловки, а затем в свою очередь спросил:

— Сколько вас?

— Трое, — отозвался мужской голос, и я понял, что говорю с Эктором Амадо.

— Здесь еще сеньора Эухения и Лусия Рохас.

Объем воздушного пузыря, заполнившего какое-то неизвестное мне помещение был, как видно, достаточно велик, если втроем они проторчали тут почти час и еще могли говорить.

Увидеть их я не сумел, но быстро нащупал чью-то пятку.

— Поднимайтесь, — посоветовала сеньора Эухения. — Вы принесли акваланги?

Бедняжка! Она, очевидно, решила, что я приплыл как спасатель. А на самом деле мое появление лишало их еще четверти уцелевшего воздуха.

Тем не менее жить я хотел не меньше их, а потому позволил себе не топиться. Ощупав окрестности, я обнаружил какую-то металлическую конструкцию

— не то стеллаж, не то полку — и взобрался на нее.

— Где акваланги? — настырничала сеньора Эухения.

— Нет у меня акваланга, — проворчал я. — Я влип так же, как и вы… Даже хуже, потому что один раз уже выбирался отсюда…

— Вы искали свою жену? — подала голос Лусия Рохас.

— Нет, я выбрался отсюда вместе с ней. А потом ваш верный Ромеро, сеньора Эухения, решил поискать вас. Потом мне пришлось искать его. Не знаю, сумеют ли его откачать, но он сейчас наверху, а я здесь… В это время останки «Маркизы» вздрогнули, и послышался омерзительный, громкий вибрирующий скрежет. Затем откуда-то снизу долетел хруст и слабый ввиду удаленности лязг. Корпус судна отчетливо тряхнуло, и воцарилась тишина, нарушаемая только гулким дыханием четырех человек.

— Приехали, — пробормотал я. — Мы на дне.

— Это неглубоко, — отозвался из темноты Эктор Амадо.

— Да, всего сто метров… У вас в Сан-Исидро телевышка такая.

— Сантиссима Тринидад! — ахнула сеньора Эухения, может быть рассчитывая на помощь хоть кого-то из членов Святой Троицы. Во мне осталось кое-что из памяти католика Брауна, но ни шиша из его убеждений, а православного Баринова пока не получалось… К тому же я подозревал, что ни Отец, ни Сын, ни Дух Святой нам не помогут. И все-таки я спросил:

— Что могут предпринять ваши люди, сеньор Амадо?

— Не знаю, — вяло ответил тот. — Сейчас все зависит от того, кто остался в живых…