Гастролеры, или Возвращение Остапа

«Сейчас я устрою небольшой инсценированный спектакль! – утробно ревел артист, с трудом сдерживая ураган эмоций, пытающихся обрушиться на плечи благодарных потребителей его неуёмного темперамента. – Актёры – по ходу пьесы! Декорации – естественные! Сценарист, режиссёр-постановщик, директор и даже слова автора – всё это в одном лице, в лице великого мастера словесной импровизации, то есть – в моём, – вновь возопила душа неугомонного гастролёра. – Возможно, придётся совмещать ещё и должность кассира», – с ужасом заметила она.

Мысли его на мгновение унеслись куда-то в пространство, но, не утруждаясь бесплодным витанием в облаках, вернулись на побережье, в кафе на пляже «Аркадия».

«Это первый спектакль в истории человечества, – замахнулась душа на всю историю цивилизации, – когда оплата будет производиться после просмотра! Вход свободный! Цены ниже рыночных! Я разрушу веками сложившиеся стереотипы в драматургии! Альтернативы не будет! Сия постановка – революция в театральной деятельности, первый шаг к демократии в культуре! Долой бюрократию с театральных подмостков! Долой цензуру и критику!» – не на шутку разошлась душа артиста, одновременно потешая «детишек» очередной байкой про гаишников.

«Театр – народу! – скандировала она. – Сегодня – художественная самодеятельность, завтра – профессиональные трупы!» – душа под влиянием рождённой от непорочного зачатия метафоры хихикнула, отразившись на губах артиста. Добродушная неотразимая улыбка вновь была подарена похотливой публике.

Меж тем артист, уподобившись самому Господу, с подъятыми вверх перстами, с прискорбием возглашал:

– Дорогие узники социализма! Братья и сёстры! Товарищи православные!

Отнесённые к товарищам православные, охотно признавшие в себе узников социализма, глупо улыбались, не ведая о том, что на долгие годы им предстоит стать узниками демонократии, когда, прежде чем открыть рот, необходимо будет получить на это санкцию от своих узурпаторов.

– Станишники, друзья! – продолжал Жульдя-Бандя. – Сейчас театр юного зрителя представит на ваш ссут… – он намеренно выделил двойное «с» и, сделав вид, что не понимает причины смеха, продолжал, – драматическую трагикомедию в трёх, а возможно, и в четырёх действиях, под названием «Никто не хотел умирать».

Действующие лица и исполнители: водитель троллейбуса – инициалы уточняются. Прохожий – прохожий, как говорится, он и в Африке прохожий. Текст автора – Сухово-Кобылин-младший, – Жульдя-Бандя обозначил себя рукой. – Жорж Брониславович. Можно просто – Жорик. И, наконец, главное действующее лицо, – на этот раз он ткнул указательным пальцем в солнечное сплетение, для пущей важности, по-унтерофицерски, слегка склонив, вскинул голову, – ваш покорный слуга.

Итак, действие происходит на берегу самого чёрного в мире моря, – артист, дабы убедить в этом сомневающихся, распростёр объятия в сторону огромной, до самой Турции, лужи. – Издалека слышен грохот приближающегося обоза.

Жульдя-Бандя сопроводил сказанное движением руки, теперь уже указывая на движущийся к месту события и предстоящей драмы неодушевлённый предмет, начинающий принимать ясные очертания троллейбуса.

Мужичок в выгоревшей тельняшке, в бескозырке с оторванной ленточкой и солдатских сапогах с полуобрезаными голенищами, коему, по коварному замыслу артиста, предстояло стать одним из главных героев трагикомедии «Никто не хотел умирать», ничего не подозревая, миролюбиво болтал авоськой. Он болтал авоськой, как болтал бы всякий, дожидающийся троллейбуса, как, впрочем, и автобуса, трамвая или жены из отдела кожгалантереи супермаркета.

Жульдя-Бандя, перекрестив указательным пальцем рот, с тем чтобы придать интригующей загадочности предстоящей драме, громким шёпотом возвестил:

– Это присказка велася, вот и сказка началася (П. Ершов).

Палец угрожающе вознёсся вверх, с тем, чтобы никто не посмел помешать течению сюжетной линии.

Конферансье подошёл к ничего не подозревающему толстяку. Наполнил рюмку его же коньяком. Чокнувшись с гладким глянцевым лбом, залпом выпил содержимое, демонстративно занюхав «языком» голубого в косую белую полоску галстука потерпевшего.

«Детишки» позволили себе рассмеяться, но приближение троллейбуса ограничивало время на веселье, поскольку сценарий, как музыкальная партитура, был расписан по секундам.

Артист продолжал:

– У старинушки три сына. Старший – умный был детина (П. Ершов), – он с материнской нежностью погладил блестящую лысину толстяка, с отвращением мачехи поцеловав в темечко. Слово детина удачно гармонировало с его комплекцией, что вызвало смех присутствующих.

Затейник подошёл к юноше, внешность которого располагала к цитате – «первый парень на деревне».

– Средний сын – и так и сяк, – он сделал равнодушное, как у дежурного по вокзалу лицо, опустил руки, разведя в сторону, как еврей, отчаявшийся вдолбить непутёвому отроку таблицу приумножения.

Затем Жульдя-Бандя изобразил нечто, претендующее на пируэт. Вскинул руки в направлении ничего не подозревающего, мирно прохаживающегося по остановке с авоськой в руках отставного морского волка.