Гастролеры, или Возвращение Остапа

– Ес, ес, – принимая сдобу, удовлетворённо, кивнул «чёрт нерусский», человечьим голосом промолвив: – Сколько с меня?!

– Разыграл, чертяка! – розовощёкая захохотала вместе с соседкой, и смех провожал иностранца до самых ворот.

– И так будет с каждым! – пригрозил всем, даже самым отъявленным одесситам Жульдя-Бандя, покидая пенаты гостеприимного «Привоза».

Глава 22. Пьяный продавец попугая устраивает фурор в маршрутном автобусе

Побродяжничав пару часов по утопающему в зелени городу, наш герой оказался на улице Пушкинской – напротив гостиницы «Красная», название которой, наверняка, осталось в наследство от большевиков. Досужие и прожжённые одесситы прозвали её «Червонцем».

Неподалёку от филармонии отобедал в кафе на деньги, оставшиеся от триумфального спектакля на пляже «Аркадия».

Не выбирая маршрута, сел в первый попавшийся автобус. Жульдя-Бандя с детства завидовал горожанам, которые могли кататься в автобусах с утра до вечера, не в силах понять того, что большинству из счастливчиков такие поездки уже порядком осточертели.

Вскоре выяснилось, что какой-то озорник перевернул табличку рядом с задней дверью, тем самым пустив автобус одновременно по двум маршрутам. В связи с этим в общественном транспорте началась неразбериха.

Третейским судьёй водитель назначил себя: восстановив статус-кво, он категорично заявил, что автобус будет двигаться по маршруту, обозначенному на «лбу».

Опростоволосившиеся пассажиры покидали автобус, вспоминая его ни в чём не повинную родительницу.

– Дураки, – злорадствовал мужичок с квадратной картонной коробкой в руках, пряча под усами ехидную улыбку.

– А ты умный! – бросила дородная баба; расставаясь с последней ступенькой, повернула в его сторону голову. – Умные на машинах ездют, а не на автобусах.

– А я, может, конспирируюсь, шоб никто не узнал, что я мильёнэр, – обладатель коробки стукнул себя в грудь, чтобы никто не попутал его с простым обывателем. От собственной шутки он захохотал каким-то своеобразным гигикающим смехом, что наводило на мысль о его вменяемости…

…Полупустой автобус вдохнул в себя очередную порцию пассажиров. В отличие от гремящего и скрипящего, как старая телега, трамвая, шины бесшумно и неприхотливо пожирали дорогу.

Тут в проём задней двери ввалился торговец пернатой твари на «Привозе». Он был пьян. Отсутствие клетки и, собственно, попугая указывало на то, что товарно-денежный обмен прошёл успешно.

Жульдя-Бандя порывался окликнуть старого знакомого, но степень опьянения последнего не позволяла надеяться на то, что тот его вспомнит. Впрочем, если бы это и произошло – возникало сомнение, что он способен на членораздельную речь. Торговец попугая, обеими руками схватившись за стойку, покачивался из стороны в сторону, недвижимым мутным стеклянным взором уставившись в заднее стекло.

Две старухи рядом, держась за поручни, вели свои старушечьи беседы о разлагающемся обществе, развратной молодёжи, пустых никчемных глупых зажравшихся правителях. Появление в будний день пьяного пассажира в какой-то мере подтверждало это, и пожилые дамы, соотнеся его к разделу о «разлагающемся обществе», принялись дискутировать на тему прямого влияния алкоголя на разрушение семьи и семейных ценностей.

Впрочем, у того семьи могло и не быть, но он, наверняка, пил с теми, у кого она была, и, хоть и косвенно, вносил свою лепту в разрушение этих самых семейных ценностей. Старухи стали ненавязчиво переходить на личности, поскольку «жалить» реального разлагателя, заметим, уже вполне разложенного общества сподручнее, чем виртуального. Они стали попеременно, но как-то невзначай, между прочим, покусывать нетрезвого гражданина.

– Понедельник, а он пьяный, – заметила седая высокая, в оранжевом выцветшем сарафане, величиною тональности, способствующей быть услышанной ближайшими пассажирами.

Собеседница в соломенной шляпке, с бакенбардами до самых скул, согласительно кивнула и, пожалуй, громче, чем требовалось, подтвердила: «Как зюзик». Она не знала значения этого слова, однако оно было общеупотребительным для усиления степени опьянения.

– А дома, поди, отца ждут…

– С работы, – предположила пожилая дама в шляпке.

– Дети.

– Бедные дети, – старуха с бакенбардами отправила сочувственный взгляд в общественность, поскольку сочувствовать коллективно куда приятнее, чем в одиночестве. На глазах образовалась стеклянная наволочь, и она обняла пассажиров чистым светлым христианским взором повторно.

Торговец попугая краешком сознания понимал, что наносит непоправимый вред обществу. Он виновато захлопнул створки глаз, хотя не исключено, что у него были более приземлённые мотивы. Вероятно, ему просто хотелось спать.

– А жена? Накорми, обстирай, уложи спать…

– Бедная женщина, – вторила пожилая дама в шляпке, в очередной раз отправившись за поддержкой к соотечественникам.

Старухи, сознавая, что для борьбы с этим общественным пороком одного сочувствия недостаточно, перешли в решительное наступление.