Гать (СИ)

Тот максимум, на который еще можно было хоть как-то рассчитывать — долговременная фиксация статус-кво, заморозка ленточки в текущем положении, прерывание всякого инсургентского трафика через зону соприкосновения, пока анжинерные части продолжают все глубже вгрызаться в заливающую позиции жидкую грязь, пока уплотняется строй охранных монолитов.

Пока ворон не останется окончательно прижатым меж неуловимых границ своего и чужого, где справа и слева — одинаково беспощадный мрак безвременья.

Немного предсказуемый финал. Вряд ли он кого-то удивит, еще маловероятнее — кого-либо расстроит. Если вдуматься, такова судьба любого охранника вымышленных границ на карте. Границы не станут подстраиваться под чужие нужды, они живут собственной логикой, двигаясь без оглядки на постороннее, им плевать на будущность самого грозного летуна на свете, сколько он ни исполняй чужие приказы — конец один.

«Смена курса, смена курса, смена курса».

Послушно закладывая крутой вираж, ворон даже не подумал засомневаться.

Да и толку в тех сомнениях — еще секунду назад торил ворон привычный путь, и вот уже гудящие воздушные потоки несут бритвенно-острые крыла куда подальше, навстречу неизведанному. К добру ли, к недобру, какая кому разница.

Только забилось чуть сильнее холодное черное сердце бездушной черной птицы. Только цепче вцепились в заболоченную землю беспросветные очи.

На этом собственно разведка закончилась. Началась разведка боем.

Но какова цель?

Пугающе быстро надвигалась незримая ленточка, щекоча будто бы привычные ко всему нервы, царапая своей призрачной границей глазное дно, однако впереди по-прежнему не было различимо ни единой вещественной, значимой детали, достойной столь смелого виража.

Ни топающего на прорыв по колено в грязи инсургента, ни даже белеющего на фоне повсеместной черной плесени костяка падшей лесной твари, что могла бы сойти за выделяющийся на общем фоне объект. Такое же ровное, непроглядно серое полотно ощетинившихся в грозовые небеса мокрых сучьев. Даже бесконечное зеркало гнилых болот, по слухам разливающееся где-то там, по ту сторону незримой черты, до самых альпийских предгорий, даже оно еще было ничуть не заметно. Такая же знакомая грязь, родная гниль, обыденная плесень, все те же привычные монолиты.

Стоп.

Пламенный мотор враньего сердца судорожно дернулся и пропустил такт.

Так не бывает. Монолит острой эбонитовой спицей чернеет исключительно в нашем тылу, олицетворяя собой неизбывную память былого, обороняя все то единственно незыблемое, на чем стоит, на что опирается наша истинная, наша всесильная правота.

Не может монолит стоять по ту сторону ленточки, то было бы попранием столь нутряных основ, что ворону загодя, от самой подобной мысли становилось тошно.

Неужто это дальнозоркий глаз ворона подводит его в самый тревожный час? Но нет, никаким внезапным мороком нельзя было объяснить тот факт, что далекий надзиратель вел сейчас крылатого разведчика в точности туда, где сквозь плотный мрак сгущающегося предвечернего тумана проступала тонкая игла чужого, вражеского монолита.

Значит, не показалось. Вот почему прозвучал приказ смены курса, вот куда несут ворона гудящие кромки крылий. Туда, за ленточку, навстречу неизбежному.

Что ж. Есть. Так точно.

Сжавшись в плотный комок бритвенных лезвий, ворон построил атакующий курс и доложил надсмотрщику в последний раз.

Острая черта ленточки мелькнула внизу и пропала, оставив впереди единственный доступный ориентир. Скоро оборвется последний сигнал обратной связи, и тогда останется лишь держаться базовых директив выхода на цель.

Механизм обратного отсчета взведен и запущен. Теперь обратного пути не осталось.

«Атакую цель, атакую цель, атакую цель».

9. Моя оборона

Как надену портупею, так тупею и тупею.

На войне как на войне

Малой

Ты главное, мил человек, не подумай, что кадет Варга всегда такой хмурый ходил, спервоначалу-то он как прибыл в расположение, ребята только рты разинули — откуда такое чудо. Ростом на голову выше даже господина фельд-оберста — а уж рядовой состав болтался у него где-то в районе пояса — он своей белозубой улыбкой вызывал самим своим видом нечто вроде гордости за строевую службу, если такое в наши дни вообще возможно. Помню, как зайдет в казарму, тут же ну анекдоты травить братве на радость, только со смеху все покатываются. И на утренней гимнастике не сачковал — скинет китель и давай колесом ходить да гирю выжимать. Всеобщий любимец сразу стал, в общем, что и говорить, чинам нашим только и оставалось, что зубами скрежетать от злости.

И главное все бытовые передряги ему нипочем: проблемы завоза дров или прорвавшая посреди плаца говенная жижа из канализационного люка — только и повторял, усмехаясь, ничего, братцы, мол, год да два, переживем и эту напасть. При этом смешно так шмыгал носом.