Гаухаршад

Хыяли остановился напротив одного из помостов, сдвинул малахай на затылок и почесал вспотевшую голову. Под навесом из неплотно пригнанных досок сидели женщины – молодые, старые, и совсем ещё девочки, прижимавшиеся к своим матерям. Надсмотрщик, кривоногий кипчак, лениво прохаживался по краю помоста, постукивал длинной плетью по сапогу. По его обнажённому торсу стекал пот, оставляющий тёмные разводы на ярко-зелёных шароварах.

– Эй, друг, откуда товар? – Хыяли призывно поднял руку, чтобы привлечь внимание надсмотрщика.

Тот неторопливо повёл глазами, но, разглядев воина, с готовностью подошёл к краю помоста.

– Из Малороссии[4], с литовской границы. Если присмотрел, кого купить, то многоуважаемого купца Хусейна, да ниспошлёт ему Аллах Всемогущий процветания и благополучия, найдёшь там, под красным навесом.

Надсмотрщик указал кнутовищем в сторону, где находился его хозяин, но Хыяли уже пробирался через толпу обратно, недовольно крутя головой и расталкивая гомонящий сброд. До караван-сарая, где остановились его земляки, кочевник добрался быстро. Мангыты сидели в глубокой каменной нише под одним из навесов. Они привычно подогнули под себя ноги и неторопливо, с наслаждением подносили к губам деревянные чаши, до краёв наполненные кислым кумысом. Бурдюк с этим напитком был подвешен здесь же, на большой перекладине. Молодой мангыт при виде спешившего по двору Хыяли поднялся с места, нацедил в чашу терпкого кумыса и с почтительным поклоном поднёс воину:

– Испейте, уважаемый юзбаши[5], день выдался жаркий.

– Печёт, – проворчал Хыяли и стащил с головы малахай. – И неудачи преследуют нас.

Сидевшие в кружке подняли головы, вопросительно взглянули на Хыяли. Всем не терпелось узнать, что имел в виду сотник, но они дождались, когда заговорит старый юзбаши. От шрама, который рассекал щёку почтенного Ахмада-баши, лицо старика перекосилось, рот кривился, но воины смотрели на него, как на самого бога войны, на предводителя. Вот и сейчас он говорил за них всех, а они были согласны с каждым словом.

– Не гневи Всемогущего Аллаха, юзбаши. Мы вернулись из трудного набега без потерь, это ли неудача? Седельные сумы наших джигитов полны добычи, мы привели с собой сотню пленников, за них выручим хороший куш. О каких неудачах ты говоришь?

Хыяли жадно глотнул кумыс, смочив пересохшее горло. Бодрящая влага, подобно бальзаму, полилась по раскалённому нутру. Хыяли прикрыл глаза, он наслаждался тенистой прохладой ниши и вкусом кумыса, который каждый кочевник с детства считал божественным напитком.

– Пленников нам здесь не продать, – наконец произнёс он.

Мангыты отставили чаши, один Хыяли продолжал утолять жажду. Никто не торопил его и не заставлял объяснять причин столь неожиданной для всех новости, сама степь воспитала в кочевниках эту несуетность и умение философски наслаждаться каждым куском самой незатейливой пищи. И никто не смел прерывать это действо. Даже годы, проведённые на землях Крымского ханства, не изменили самой сущности степных жителей. Они, как и прежде, были кочевниками со своим сложным мировоззрением, с запутанной в душах религией, где наряду с суннитским исламом в памяти прочно сидел вечный Бог – Тенгри. Ему поклонялись тайно, отгородившись от чужих взглядов прокопчёнными стенами юрт, и его поминали в смертный час. А гнева Тенгри боялись не меньше адовых мук, описываемых красноречивыми муллами.

Хыяли осушил чашу до дна, обтёр бритую голову рукавом и заговорил:

– Хан Менгли и его наследник калга-солтан Мухаммад вернулись из похода. Невольничий рынок Кафы переполнен пленниками с литовского Пограничья.

– Но у нас другая добыча, – возразил старый сотник, – черкесы! Мужчины этого племени всегда пользовались спросом у мамлюкских султанов. А женщины! Черкешенки – лакомый кусочек для любого гарема.

– Всё это так, – задумчиво произнёс Хыяли, – но каирские купцы уже набрали рабов и отбыли с ними в Египет. Я слышал эту новость на базаре. А черкешенок мы продадим здесь за бесценок. Женщины из Малороссии не менее красивы, и все невольничьи помосты забиты ими.

– О Повелитель наш Небесный! – раздражённо вскрикнул Ахмад-баши, вскидывая голову. – Ты так нечасто радуешь нас богатой добычей, а теперь мы не можем её сбыть!

Привычно пробормотав слова молитвы, почтенный сотник провёл по лицу корявыми ладонями и открыл глаза. Некоторое время он с недоумением разглядывал старый потолок ниши с выщербленным кое-где камнем, не понимая, почему вместо благословенной синевы неба, к которой он обращался, перед ним предстало это убожество. Сотник недовольно крякнул и вновь взглянул на Хыяли.

– Что будем делать? Воины ждут нас с деньгами под Солхатом[6].

– Будем искать, кому сбыть мужчин и женщин с детьми. А девушек повезём в Солхат, и если понадобится, то и дальше. Крымские эмиры не останутся равнодушными к такому товару, глядишь, и сам главный поставщик ханского гарема выберет райскую гурию для своего господина. Где расположили черкешенок?

Хыяли обратился к молодому десятнику, который уже закончил трапезу и засовывал свою деревянную чашу за пояс.