Гавайи Миссионеры

Сюда на рейд встает большое число китобойных судов, ка питан, продолжал развивать свою мысль Эбнер. - Что им мо жет понадобиться из того, что смог бы поставлять мой народ?

Почему это местные жители вдруг стали вашим наро дом? - удивился Джандерс.

Они принадлежат церкви, - пояснил Эбнер. - Итак, чем бы они могли расплатиться с вами?

Джандерс задумался, а потом заговорил:

Ну, капитанам китобойных судов всегда требуется тала в больших количествах для ремонтных работ. И, конечно, всевозможные виды веревок и бечевы.

Допустим, я смогу наладить для вас поставки и того, и другого, предложил Эбнер. - Смогли бы вы отдавать за этот товар ткани?

Таким образом Джандерс и заключил сделку, которая впоследствии стала основой его процветания, потому что в скором времени в Лахайне стало останавливаться большое количество китобойных судов. В году их было , а в уже . И когда они становились на рейд, капитан Джандерс терпеливо ждал, когда к нему придут за товаром, поставляемым ему местным населением под руководством преподобного Хейла. Тут была тапа, веревки, свинина и говядина. Правда, Келоло поначалу попробовал оспорить действия Эбнера. Он заявил:

-Макуа Хейл, ты когда-то ругался со мной из-за того, что я заставлял своих людей уходить в горы за сандаловым дере вом. Но для меня они работали только три недели, а потом от дыхали. Для тебя же они работают без перерыва!

На это Эбнер ответил простоватому вождю:

Они работают вовсе не на меня, Келоло. Они трудятся на Господа Бога.

И все равно без перерыва! - отметил Келоло.

В каком-то смысле Эбнер все равно получил свою выгоду в этом предприятии: к моменту открытия церкви каждый прихожанин уже был соответственно одет. И вот, в воскресенье, когда состоялось торжественное освящение огромного, только что выстроенного здания, странные процессии двинулись к церкви по пыльным дорогам. Людям приходилось проделывать путь в несколько миль, но они шли в церковь в своих причудливых пышных нарядах, изготовленных из ткани, приобретенной в лавке капитана Джандерса. Конечно, алии представляли собой приятное для глаза зрелище. Мужчины шли во фраках, черных шляпах, а их жены и дочери - в великолепных платьях, сшитых из дорогого плотного китайского материала. Однако простой народ еще не успел оценить все прелести западных фасонов, хотя островитяне уже привыкли видеть, что из вожди давно переоделись из талы в лондонские костюмы.

Женщины нашли самый простой покрой одежды. Их платья выглядели примерно так: высокий воротник, кокетка, охватывающая грудь, и уже от этой линии ткань ниспадала щедрыми складками чуть ли не до самой земли; а также длинные рукава, чтобы скрыть оголенные запястья. Этот наряд потрясал своим уродством и практичностью одновременно, и было просто непостижимо, как только красивые женщины могли выдумать такое, да еще заставить себя носить подобные балахоны. Туалет завершала шляпка, свитая из листьев сахарного тростника и украшенная искусственными цветами. Натуральные цветы внутри церкви запрещались, поскольку символизировали тщеславие и могли отвлекать прихожан от проповеди священника.

Перед мужчинами встали более сложные проблемы, по скольку каждый из них считал делом чести купить хотя бы один предмет одежды в магазине Джандерса. Поэтому полу чилось так, что после процессии, состоящей из вождей и их семей, первый человек, который зашел в церковь, был обут в темные ботинки, имел на голове шляпу из Бомбея, и более ни чего. Второй предпочел мужскую рубашку, но, правда, когда наряжался в нее, то использовал рукава вместо брючин, а верх закрепил у пояса при помощи куска веревки. Едва зави дев таких прихожан, Эбнер хотел сразу же отправить их назад домой, но этим людям так хотелось присутствовать на пропо веди, что священник был вынужден позволить им пройти в виде исключения.

Следующей парой оказались два брата, которые осилили целый костюм китайского производства. Одному из братьев достался пиджак (на этом и заканчивался его туалет), зато на втором, кроме брюк, были еще и белые перчатки. Один мужчина явился в женском платье. При этом голову его украшал венок из мелких душистых листьев. Но на этот раз Эбнер был непреклонен:

- Никаких языческих цветов и ароматных листьев в церкви быть не должно, - скомандовал Эбнер и, сорвав венок с головы гавайца, швырнул его на землю, но тот продолжал благоухать, и запах листьев свободно проникал внутрь помещения. Некоторые мужчины пришли, надев только рубашки, и их полы сзади едва прикрывали коричневые ягодицы, кое-кто явился в ярко-зеленых бриджах и таких же шелковых галстуках. Так или иначе, но все местное население проявило уважение к Богу белого человека, который отказывался делиться своими тайнами с обнаженными людьми. Каждый туземец имел на теле хоть что-то из одежды.

* * *