Гавань измены (ЛП)

Мэтьюрин находился на своей позиции, с тех пор как солнце еще только наполовину приподнялось над сияющим восточным горизонтом. Он полулежал, иногда размышляя, иногда просто наблюдая, бушприт над головой мягко поскрипывал при всходе корабля на волну, когда теплый ветер наполнял фока-стаксель и овевал и его самого. Стивен остался на том же месте и во время полуденных наблюдений для определения местоположения корабля, во время свистков и топота босых ног, сопутствующих обеду команды, и пронзительного визга дудки на выдачу грога, и остался бы там еще долго, если бы его не позвали.

Он уже давно решил, что нужно сделать до возвращения Филдинга: хотя «Сюрприз» намного опередит новости, лучше действовать быстро. Стивену придется полностью раскрыться перед адмиралом и Рэем, что, может, и прискорбно, но все-таки небольшая цена за то, чтобы прищучить всех важных французских агентов на Мальте. Лаура встретится со своим человеком, и будет весьма странно, если он не выведет на остальных.

Но перед тем как они соберутся, её необходимо спрятать в надежное место, ведь мелкие сошки из недовольных мальтийцев могут ускользнуть; он уже составил план, как оправдать её в глазах адмирала, и не опасался морального осуждения со стороны Рэя.

Это решение являлось для Стивена уже делом прошлым, а в настоящем он всецело отдался сиюминутному глубокому чувству наслаждения, вызванного теплым, удивительно свежим воздухом, ярким светом и ритмичным покачиванием корабля на прозрачных сине-зеленых водах моря.

Солнце уже миновало зенит и сместилось на две ладони к западу, а стаксель отбрасывал благодатную тень, когда на нос явился Кэлэми в чистой рубашке с оборками и гладко уложенными волосами и спросил:

— Что, сэр, что все это значит? Вы же не забыли, что развлекаете капитана?

— И как я должен развлекать капитана, а? — спросил Стивен. — Следует ли мне строить ему рожи, просунув голову в хомут, загадывать загадки и головоломки, отпускать шуточки?

— Пойдемте, сэр, — сказал Кэлэми, — кают-компания пригласила капитана на обед, а у вас осталось всего лишь десять минут, чтобы переодеться. Нельзя терять ни минуты, — и сопровождая Стивена на корму, добавил: — Я тоже иду. Вот ведь весело.

Так и было, хотя поначалу капитан вел себя необычайно тихо: не угрюм, но молчалив. Когда он сел справа от Моуэта, то ощутил особенное чувство утраты. Джеку сильно не хватало Пуллингса, и глядя на лица, которые он очень хорошо знал, любил и ценил, глядя с осознанием, что это сообщество распадется в ближайшие несколько недель, Обри внезапно почувствовал, что жизнь вот-вот круто изменится, он на перепутье и то, что вчера было реальным и устойчивым, завтра уже будет туманным и неопределенным.

Джек не отличался особой сентиментальностью, но уже некоторое время его преследовало неопределенное чувство, что за порядком последует хаос, надвигается катастрофа... И это его удручало.

В качестве утешения он отметил по себя, что служба представляет собой череду постоянных разлук, экипажи кораблей постоянно расформировываются. Хорошо ли, плохо ли, они служили вместе, а затем корабль списывал команду, и они расставались, но если капитана незамедлительно назначали на другой корабль, то он мог взять с собой несколько офицеров, своих мичманов и добровольцев, но чаще всего грозила окончательная разлука, и эта просто станет еще одной из тех многих, что он уже пережил. Разница лишь в степени огорчения, ведь он любил этот корабль и экипаж, но не в сути. Джек все сильнее и сильнее убеждался в этом во время великолепного обеда.

Пребывая в счастливом невежестве, с великолепной погодой над головами, кают-компания вела себя необыкновенно весело; а Маклин, новый офицер морской пехоты, оказался замечательным организатором пирушки. Хорошая еда и отличное вино незаметно возымели эффект; и хотя беседу нельзя было назвать очень оживленной, она носила дружеский характер, и нужно было пребывать в гораздо более угрюмом настроении, чем у Джека Обри, чтобы не получить удовольствия от угощения и компании.

К тому времени когда сняли скатерть и стол усеяла ореховая скорлупа, кое-кто уже от всего сердца присоединился к хору, и тут Кэлэми попросили спеть «Нельсон в Копенгагене» — песню, которую он после трех стаканов кларета и одного стакана портвейна безо всякого стеснения горланил дискантом, приятно контрастировавшим с низкими голосами старших офицеров, когда те подпевали.

И гремели, и шумели взрывы бомб у всех в ушах,

Грохотали и ревели бах-ба-бах...

И не было у офицера морской пехоты более внимательного слушателя, когда Маклин сказал:

— Я не ни в коей мере не желаю соревноваться ни с мистером Моуэтом, ни с мистером Роуэном, и ни капли не претендую на лавры гениального поэта, но поскольку являюсь организатором этой пирушки, то возможно, мне позволят продекламировать стихи о смородиновом варенье, написанные моим другом, шотландским джентльменом.

— Разумеется, — вскричал кто-то, — ради Бога.