Гавань измены (ЛП)

На мгновение Джек не мог вспомнить по-итальянски «стал коммандером», поэтому бросил на греческом:

— Promotides, — показывая наверх. Но видя, что они шокированы и явно опечалились, а священник перекрестился в православной манере, Джек постучал по эполетам и вскричал: — Нет, нет. Он capitano, pas morto, elevato in grado, — и громко позвал: — Доктор Мэтьюрин! Позовите доктора.

В возникшей паузе священник окликнул шлюпку, чтобы подняли остолбеневшую маленькую девочку, стоявшую на носу, но не решавшуюся сесть, в накрахмаленном платье, изнемогающую от жары и напудренную, почти потерявшую сходство с живым человеком. Она держала огромный букет роз размером с нее. Поднять её на борт оказалось той еще задачкой: девчушка горячо противилась любым попыткам разделить её с цветами и всему, что могло помять ее пышное малиновое платье. В конце концов, она очутилась на палубе, и, не отрывая глаз от отца Андроса, оттарабанила приветствия Джеку, после чего неохотно вручила ему букет.

Тем временем «Сюрприз» встал на якорь и взял грот-марсель на гитовы, вот тут-то на салинге и обнаружился доктор Мэтьюрин — экстраординарно высокая для него позиция. Большую часть утра он провел сидя на широкой, удобной платформе грот-марса в надежде увидеть пятнистого орла — величайший дар этих берегов, и его терпение вознаградилось аж двумя, играющими друг с другом и летящими так низко, что он смог заглянуть им в глаза; но марсель мешал обзору, и со страхом и возбуждением доктор, не отрывая взгляд от неба, медленно вскарабкался наверх, на эту лихую высоту.

С салинга действительно открывался прекрасный вид на птиц; но они давно исчезли, взмывая все выше и выше в небо, пока не скрылись в легких облаках. С тех пор Мэтьюрин гадал, как спуститься вниз. Чем дольше он рассматривал пустоту внизу, тем невероятнее ему казалось, что когда-либо удастся достичь этого мерзкого салинга. Доктор судорожно хватался за брам-стеньгу и всевозможный такелаж. Он понимал, что если просто решительно повиснет на руках, лучше с закрытыми глазами, то ноги, скорее всего, нащупают опору; но это понимание принесло мало практической пользы и привело не к действиям, а только к бесконечным размышлениям о слабости человеческой силы воли и истинной природе головокружения.

Джек по завершении церемонии с цветами поймал выразительный взгляд своего лейтенанта и понял все на лету. Поцеловал маленькую девочку, передал букет рулевому и сказал:

— Бонден, дуй на мачту: спусти доктора в «воронье гнездо» и на пути вниз покажи ему самый удобный способ добраться до палубы. И скажи, что я жду его у себя в каюте.

К тому времени как Стивен достиг палубы, на ней толпились католики, православные, мусульмане, иудеи, армяне, копты, все с подарками, и еще больше людей подплывало в небольших лодках. А когда он вошел в каюту, та была полна ароматного дыма от кефалонского табака; кальян бурлил где-то в середине, а капитан Обри, отец Андрос и Шиахан-бей сидели вокруг на диванных подушках, или, если точнее, на всех сюрпризовских подушках, поспешно накрытых сигнальными флагами, и попивали кофе из веджвудских чашек. Доктора радушно поприветствовали, даже с любовью, и вручили янтарный мундштук.

— Нам невероятно повезло, — сказал Джек. — Если я не ошибаюсь, люди бея обнаружили огромного медведя, и завтра мы идем на него охотиться.

«Медведь действительно оказался невероятно большим, дорогая...» — написал капитан Обри в письме, помеченном: «Сюрприз», неподалеку от Триеста — «...и будь мы немного храбрее, то у тебя была бы его шкура. Он стоял в бухте, спиной к скале, семь или восемь футов в холке — глаза сверкают, из красной пасти капает пена, шерсть дыбом — прямо вылитый адмирал Дункан. Мы могли застрелить его много раз. Но Стивен закричал: «Нет, нет, медведь — это джентльмен, его подобает убить рогатиной». Мы согласились и попросили, чтобы он показал нам как. И не подумаю, возразил доктор: он заботится только о достоинстве медведя: честь убить его, несомненно, принадлежит воину, а не миротворцу. Это невозможно отрицать, но встал вопрос, кому же именно.