Гавань

Дверь, как всегда, была заперта на ржавую цепь с висячим замком. Инженер заглянул в окошко, забранное железной решеткой. Голая каменная утроба, деревянные святые, сухие цветы — все покрыто толстым слоем пыли. Но на широких каменных подоконниках, докуда только могла сквозь решетку дотянуться рука, целые ряды лампадок и свечей самой различной формы и цвета стояли на застывшей восковой лаве, которая годами стекала по камню, а среди свечей, гляди-ка, букетики полевых цветов, гроздья высохшего винограда, горсточка инжира. Огоньки удивленно дрогнули и затрепетали от его дыхания, воск заискрился. Какие-нибудь пахари, моряки, старушки приходили сюда нынче утром, может быть, за несколько часов до него.

Капелла все еще служила свою безгласную одинокую мессу. С одной стороны по осыпающейся штукатурке крупными неловкими буквами кто-то вывел через всю стену масляной краской: «Жизнь отдадим, Триест не сдадим!» Это тоже было уже давно: кусочки красной краски осыпались вместе с побелкой.

Огромный восклицательный знак в конце призыва, будто палец, тыкался по инженеру, разыскивая кнопку, включающую сострадание. Сострадание к часовенке, людям, оставившим здесь знаки своей благодарности, ко всем тем, чьи кости покоились вокруг часовни — те под крестом, эти под звездой, но они были все вместе, как семья, весь городок, весь народ, они были все в сборе, на своей земле. Одни отдали свои жизни за это, другие — за то, но в конце концов все они отдали свои жизни. Все их молитвы собрались здесь, в одном месте, и сделали этот воздух прохладным и сладким, и исполнили значения покой усопших.

Слободан просветленно улыбнулся. Он никогда не был религиозным и даже особенно не размышлял о религии. Но сейчас, в эту минуту, ему вдруг стало жалко, что люди разучились и не могут молиться. И что молиться некому. Ведь если все это выдумано, оно выдумано не просто так. Просто так все это уходит, при нашем содействии превращается в ничто. Многое уже себя скомпрометировало, и это тоже. Разве теперь подошел и наш черед? Так ли и в самом деле безапелляционно предрешена судьба мира?

И еще он подумал: если есть на свете хоть один богомолец, пусть помолится о нас. Обо всех нас: о несчастной Магде, о несчастной Викице, о старом Дуяме и о его псе. И о часовенке на этом холме. И о моей мечте о гавани. О танкерах на море. Сейчас, в эту минуту мы все в сборе. И с нами те, что лежат в могилах. И они с нами. И нет между нами никакой разницы. Нас много. Мы все готовы служить. Может, вместе мы сможем что-нибудь сделать.

Вечером, после пережитого патетического катарсиса, он был в хорошем настроении, полный прекрасных планов. Он решил бороться во что бы то ни стало. После рюмки коньяку отказался пить дальше. Викица над ним сначала смеялась, какое-то время пила одна, а потом рассердилась и ушла. В таком издании Слободан ей не нравился; женщины, даже подвыпив, не очень-то понимают энтузиазм.

Грашо неподвижно сидел за столом, похожий на паука, терпеливо ожидающего жертву, в паутине своего кабинета. Вечно вот так уставится и хоть бы моргнул, подумал инженер, аж страх пробирает: никогда и ничем его не удовлетворишь до конца; что ни скажешь, он только пялится. Но откладывать дальше нельзя.

Осторожно, словно он имеет дело со стеклом, Слободан укладывал в папку малозначительные бумажки, по поводу которых они только что препирались и царапались, будто двое котов возле миски с горячей кашей.

— Остался один вопрос — с часовней, — произнес наконец инженер роковую фразу.

— Ах да, — сказал Грашо, будто у него это совсем вылетело из головы. — Да, да. Я уже думал, когда вы перейдете к этому.

— По мере моих возможностей я изучил этот вопрос, — сказал Слободан. — И пришел к выводу, что капеллу сносить нельзя. Принимая во внимание ее историческую ценность и учитывая настроение жителей. Дело не в юридической стороне вопроса, потому что неизвестно, кому принадлежит земля и тем более сама часовня. Можно сказать — она народная. С другой стороны…

— С другой стороны?

— Я исследовал и возможность несколько изменить трассу, — инженер вытащил из папки небольшой, аккуратно им самим выполненный чертеж, — что, по всей видимости, ускользнуло от внимания проектировщиков. Вот посмотрите, здесь дорога может обойти возвышенность с минимальными потерями на подъеме. И увеличение общей стоимости совсем незначительно.

Грашо мрачно разглядывал чертеж.

— И что я с этим должен делать?

— Следовало бы направить это проектировщикам для коррекции их плана. Я думаю, нет причин…

— Да, но на это уйдет несколько месяцев, — усмехнулся Грашо. — Главный план утвержден во всех инстанциях. Вы знаете, сколько времени все это у нас тянется.

— Но я не знаю иного выхода, — сказал инженер тоном, свидетельствующим, что он действительно этого не знает.

Грашо почесал в голове. Из ящика письменного стола вытащил тоненькую стопку бумаг.

— В ожидании вашего сообщения я тоже покумекал над этой, как вы говорите, проблемой. Все ответственные товарищи, однако, уверены, что никакой проблемы нет. Я сожалею, что вы попусту потратили столько времени.