Гавань

Если бы в последнее, третье утро инженера спросили, что он накануне строил, он и сам бы не мог припомнить. Его разбудило солнце, светившее прямо в лицо. Он открыл глаза и хотел сообразить, где находится. Его щека лежала на камне, но он не ощущал ни твердости камня, ни мягкости своей щеки. Камень был какой-то продолговатый, а перед глазами была бесконечность.

Он попытался понять, что это за камень. Могильная плита? Ступенька? Обломок бетонного блока? Все зависит от того, где я нахожусь. В конце концов он пришел к выводу, что голова его покоится на пороге дома, на самой середине порога, уже стертого чьими-то подошвами. Но все-таки это не объяснило ему, где он. С его точки зрения, порог мог существовать даже в пустоте, при входе в никуда. На другом конце порога замерла ящерица: находясь на уровне его глаз, она казалась величиной с дракона. Ящерица неподвижно грелась на солнышке; тонкая кожица ее век вздрагивала. Сердце возбужденно колотилось под самым горлом. Это сердце, легкие или что еще? Ящерица… вид… беспозвоночных, нет, пресмыкающихся… нет, мягкотелых… или драконов…

Ты меня не проведешь, обратился он про себя к ящерице. Я не мореплаватель, не торговец, я никто и ничто. И я тебе не этот, как его звали… Руджер Бошкович[34]… Гундулич[35]… Божидаревич[36]. Нет, Працат[37]. Я тебе не этот твой Працат. Чтобы попробовать. Впрочем, и ты ведь ничего не пробуешь. Совсем. Я хоть однажды попытался… Что такое я попытался однажды?..

Он хотел осмотреться вокруг. Хотел поднять голову, но не смог; только спугнул ящерицу. Рядом с собой он увидел руку. Рука была в крови, исцарапанная, со сломанными ногтями. Пальцы скрючены. Это — рука, сказал он, и человечья. Здесь где-то рядом должен быть человек. Человек — это тоже вид… беспозвоночные, двуногие, головоногие… И ты меня не проведешь, обратился он к руке. Я ничего не могу припомнить, но ты меня не проведешь.

Когда ему наконец удалось встать на ноги, одно-единственное он знал точно: он никогда больше не допустит, чтобы его обманули и провели в чем бы то ни было. Но сам он уже едва ли был человеческим существом.

Он безразлично взглянул на свое вчерашнее сооружение, и оно не выбило в нем и искорки памяти. Так же равнодушно он окинул взором все вокруг: судя по остаткам фундамента, здесь, должно быть, когда-то стоял дом, но его не интересовало чей. Не интересовало и кто разрушил дом и зачем. И почему вокруг одни развалины. Будто он на луне или будто всю жизнь прожил в таком разгроме, наставшем после давней атомной катастрофы.

Толстый, опухший, злой с похмелья, с красными глазами, с окровавленными ногами и руками, небритый, обтрепанный, в грязной, разорванной на груди рубахе инженер, покачиваясь, плелся среди разрушений к морю, и пот мутными струйками скользил по его лицу и груди. К морю он шел без всякой цели, механически. Он шел туда не для того, чтобы помыться, куда-нибудь поспеть или что-то предпринять, не для того, чтобы установить связь с людьми, он просто туда возвращался. Как животное. Онтогенез — краткое повторение филогенеза, пробормотал он. И остановился: а дальше? Дальше — ничего. Пустота. Из пустоты долетели до него эти крупицы знания.

А что я еще знаю, попытался припомнить он. Я долго учился, у меня есть опыт, я должен многое знать: квадрат гипотенузы равен сумме квадратов… как дальше? К чему это относится? Это к чему? Но, может быть, это как тот порог, ведущий в ничто, какие-то жалкие крохи парили в полной пустоте и бессмысленно мешались друг с другом.

Осколки знаний сверкали у него в голове подобно вспышкам, и он тщетно старался задержать их, как-то связать, привести в порядок. Извлечение квадратного корня. Господи, какой чудный статический расчет он мог бы произвести здесь, рисуя в пыли, как Архимед, если б знал зачем, если б на цифры можно было положиться, если б они что-то значили, за ними что-то стояло, не просто абстракция. А потом вдруг в голове завертелось: гинкго билоба, секвойя, соборы Сен-Дени, законы термодинамики, Господи боже, верхние и нижние притоки Савы.

Так он блуждал, погруженный в себя, время от времени останавливался, натыкался на стены или столбы, которые то здесь, то там бессмысленно торчали из земли, и старался ухватить какую-то нить в лабиринте знаний, нечто, на чем мог бы сосредоточиться, от чего оттолкнуться. Но ему уже ничего не помогало.

Он пробирался среди камней то бормоча, то вопя в бессильной ярости, размахивал руками, будто заклиная небо и землю, кружил среди развалин. С неба ему вторили лишь клочки логарифмических таблиц, земля у него под ногами рассыпалась и напоминала о геологических отложениях, о минералогии, о флоре, о специфической прочности сверл, которые надо употребить, чтобы добраться до ее предательского сердца.