Гавана, год нуля

Ты уже выходил на балкон? Хотя я никогда никуда отсюда не уезжала, я знаю, что этот проспект нравится мне больше всех проспектов в мире — с его деревьями, его фонарями и его тенями. Он и в темноте прекрасен. Прекрасен всегда. Главная артерия этого города. По ночам мне нравится сидеть на балконе — дышать прохладой и мечтать. Я же говорила, что здесь мы все большие мечтатели. Много всего изменилось по сравнению с тем 1993 годом. И хотя мы до сих пор плаваем в этом подобии лимба, который никогда не кончается, но если выйдешь на балкон, то увидишь, что по Двадцать третьей улице проходит и прошлое, и настоящее, что теперь по нему проезжают редкие велосипеды, но есть и автомобили — и старые, и современные, и уже не так часто отключают электричество, и у нас даже появились мобильные телефоны. Да, без всякого сомнения, теперь мы живем лучше — все так же улыбаясь, занимаясь любовью и мечтая, хотя мечты теперь иные. Кризис девяностых помог нам хотя бы в том, что окончательно убедил: мы не все одинаковые, и люди делятся на тех, у кого деньги есть и тех, у кого их нет. И так было всегда. И везде. Разве не так? Мало-помалу мы становимся все более похожи на нормальные страны: тому, у кого деньги есть, живется хорошо, а тому, у кого их нет, — хреново. Это и есть та чертова нормальность, которая никого не удивляет. Удивляют как раз изменения, неопределенность точки бифуркации. Тебе так не кажется? Сколько раз задавалась я вопросом: как бы все повернулось в 1874 году, если бы Антонио Меуччи имел в кармане десять долларов — стоимость пролонгации его временного патента? История была бы совсем другой. А что бы случилось в 1993-м, если бы кто-то из нас нашел документ, принадлежавший Маргарите? Ничего. Совершенно точно, не произошло бы абсолютно ничего. Мы жили в каком-то бреду, в очередной мечте, в состоянии хаоса, и хаос был водоворотом, втягивающим в себя все.

Но лучше поздно, чем никогда. Верно? Я расскажу тебе о том единственном, что случилось. Когда Анхель уехал из страны, я взялась обустраивать жизнь в Ведадо на свой лад, под себя. У меня был целый склад коробок со старыми рабочими бумагами, и я принялась за эти коробки, перебирая бумаги и выкидывая то, что уже не нужно. Новый дом — новая жизнь. В одной из коробок были вещи из того периода, когда я работала в Технологическом, и там среди прочих бумаг я нашла папку с рассказами, которые когда-то дал мне Чичи, чтобы я передала их итальянке. Помнишь? Это было в тот день, когда Эвклид отправился по барам с Барбарой, и пока я их ждала, явился его сын с папкой под мышкой. Эвклид и Барбара все не возвращались, Чичи уж надо было уходить, да и мне тоже.

Папка с рассказами оказалась похоронена среди моих бумаг в квартире в Аламаре, а потом осела в одной из коробок, переехавших со мной в Ведадо. Сказать по правде, мне никогда не нравились рассказы Чичи, однако в тот вечер уборки в квартире и преобразования жизни я открыла эту папку и начала читать один из рассказов — из чистого любопытства, желая обнаружить что-нибудь чудесное. Именно чудо я и нашла. Рассказы были написаны на оборотной стороне бог знает где собранных листов бумаги: на телефонных счетах, школьных контрольных работах, дипломах. Ведь с бумагой тогда было туго. Девяносто третий был годом нуля, ты помнишь?

Последняя страница рассказа оказалась необычно толстой, потому что к листу был подклеен другой лист — пожелтевший. Рассказ оказался халтурой. Я еле смогла это дочитать. На оборотной стороне последней страницы обнаружились какие-то каракули. Знаки. Схемы. Мне так хотелось расхохотаться, что я ничего не смогла, кроме как заплакать. Клянусь. Я проплакала всю ночь. Плакала несколько месяцев подряд. Плакала, пока не встретила тебя. Что было бы, если бы Эвклид и Барбара вернулись в тот вечер пораньше? Даже не хочу об этом думать. Как попал манускрипт Меуччи в руки Чичи? Этого я не знаю, и меня это даже не интересует; скорее всего, документ просто никогда не выходил за стены дома, где осталась жить мать Маргариты с детьми. Хотя Эвклид, вне всякого сомнения, об этом не догадывался, а Чичи, в свою очередь, понятия не имел о важности этих каракуль. Для него важнее было написать рассказ, а для этого нужна бумага. Да здравствуют творческие натуры!

Вот теперь я действительно рассказала тебе все. В этой папке — вон она, лежит на тумбочке и слушает наш разговор — и находится документ с рисунками и схемами, которые набросал Меуччи в 1849 году в Гаване, в этой чудесной стране, где мы продолжаем улыбаться, заниматься любовью и мечтать. Но, как ни крути, жить на что-то нужно, так что выключай-ка ты свой диктофон, и перейдем к делу. Конечно, я понимаю, что сейчас эта бумага уже не стоит того, что стоила бы в девяносто третьем, но ты же не будешь возражать, если мы теперь поговорим о деньгах?

Благодарности