Гавани Луны

А если так, то какая разница, сколько ей лет, сколько тебе, и берешь ли ты у своей девушки деньги? – сказал он.

Чего мы ждем? – сказал я, и мы все поняли, как устали,

Он глянул на меня с сочувствием и сказал:

Потерпи чуток, парень.

Отступил на шаг, вскинул ружье и, не целясь, вышиб Яне мозги.

Покачавшись, девушка боком упала на газон и куда-то пошла. Спустя пару секунд движение ног прекратилось и я смог притронуться к ней и, как он велел, затолкать ее в мешок к Рине. Луна присвистнула. Я тупо – и несколько раз, – пересчитал тела. Я стремительно старею, понял я. Вокруг меня одни покойники. По крайней мере, – некстати подумал я, – жива Юля. Это отвлекло меня от счета, так что мне пришлось сконцентрироваться. Четыре. 4—0. Что же. Нам следовало установить мяч в центр поля.

Игра начиналась заново.

41

Легавый уселся на мешок с Яной.

И, кстати, моя жена… – сказал он.

Может, если бы не этот ее шрам на пол-лица, я бы смог ужиться с ней, – сказал он.

Так это был старый шрам, – сказал я, вспомнив багровую полосу через весь лоб.

Я слегка подновил его ножом, – сказал он.

Так приятно ковырять старые раны, – сказал он.

Ты не поверишь, – сказал он.

Хочешь посмотреть? – сказал он.

Нет, – сказал я.

И что с ее шрамом? – сказал я.

Из-за него бедняжка впала со временем в депрессию, сидела дома, пила, да скулила, – сказал он.

Поначалу я убедил ее в том, что ей это даже идет, но со временем, знаешь, как оно бывает… быт побеждает любую любовь, – сказал он.

Если это быт, – сказал я, вспомнив нашу с Риной жизнь.

И старые раны чешутся и так хочется их расчесать, – повторил он, не обратив внимания на мою реплику.

А ты уже знаешь, кто мне был нужен, – сказал он, – и это вовсе не депрессивная истеричка, которая прикрывает свою чертову башку шляпками с вуалью!

Ведь я брал девку с шармом, – сказал он.

Шармом и шрамом, – сказал он, – ха-ха.

Откуда у нее был шрам? – сказал я.

Она попала в автокатастрофу, – сказал он, – в юности.

Поехала с парнем в кино, и что-то там у них не сработало в машине, – сказал он.

О, Господи, – сказал я и впервые глянул на голову Яны.

Легавый и правда держал ее за яйца. Только это были яйца птицы Рух, которые несчастная толстуха вынимала из чужой пизды своим ловким языком. Я мысленно прочел над ней молитву. Да, покойниц было больше, чем одна, но души остальных уже растворились где-то в смеси песка, речной и морской вод, там, где река втекает в Океаны любви, а эта – эта покойница была еще свежа, и, должно быть, сама не понимала, что уже мертва. Благословенна будь, и приди в чертоги Солнца и Луны в сияющей красоте, – сказал я, – сними с себя свое тело, и обнажи душу, прохлаждайся на полях, покрытых росой, и не держи на меня зла. Аминь.

Яна шевельнулась, и я не сразу понял, что это легавый уселся на мешке поудобнее.

О, Господи, – сказал я еще раз.

Да уж, – кивнул легавый.

В этот момент он смахивал на сурового первопроходца, покорителя прерий, пристрелившего бизона не ради забавы, а чтобы обеспечить мясом караван переселенцев. Он сидел на своем мертвом бизоне, – Яне с простреленной головой, – и глаза его горели светом, но не ровным умиротворенным светом Луны, и желтыми, волчьими огоньками. Будь я собакой, у него поднялась бы шерсть на загривке и он оскалил клыки. Оборотень, подумал я, и ослабел еще больше. Соберись, сказал я себе. Пока лишь сказал, но слова обладают для меня волшебной силой. Уж этому-то Рина меня научила. Восстань, молча крикнул я свое крови, и почувствовал, как зудит кожа. Это покалывание предвещало прилив сил. Я потер уши. Почувствовал холодную воду на руках. Пальцы почему-то слипались. Вода претворилась в кровь, прежде чем я понял, что это немножко мозгов Яны попало мне на руки. От этого меня стошнило. Прямо наизнанку вывернуло, и тогда-то я понял истинный смысл этого выражения. Моя изнанка и правда открылась миру, а так как она была слишком нежна и мягка, то даже малейшее прикосновение к ночному холодному воздуху заставляло мои легкие съеживаться, а желудок – пульсировать, словно член поутру. Я бы молился, сумей я сказать хоть слово. Но у меня не было такой возможности. Я безуспешно пытался вдохнуть, но всякий раз, когда пытался это сделать, следовал очередной приступ. Легавый только посмеивался. Наконец, я сумел побороть себя, и, глубоко – до слез, – дыша, прекратил содрогаться, уткнувшись лицом в траву. И даже смог сесть.

Отдохни немножко, и к делу, – сказал он.

Какое именно ты для меня выбрал, – сказала я.

Будь так любезен, выкопай могилу, – сказал он.

Братскую, – сказал он.

Вернее, сестринскую, – поправился он, и заржал.

Мне не понравился его смех. В нем было что-то от клацания гильз, выпавших из ствола на цементный пол. Такое случается после выстрела, и когда стреляющие преломляют ружья. Преломить хлеб и ружье. Я глубоко дышал, внимательно глядя на его руки, застывшие на ружье.

Большую могилку на четыре тела, – сказал он.

Какой смысл? – сказал я.

Да никакого, – легко согласился он.

Но я застал тебя в тот момент, когда ты почти закончил и собрался закопать девушек, – объяснил он.

Пиф-паф, – сказал он.