Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Чем выше взлетал Потёмкин — тем крепче он дружил с Петровым, доверял ему, как никому другому. Через Петрова будущий князь Таврический вёл переписку с Екатериной с театра военных действий. Потёмкин осыпал Петрова наградами: быть доверенным лицом всесильного фаворита, а позже и мужа императрицы — завидная доля. С Петровым Потёмкин делился сомнениями, дерзкими остротами и ещё более дерзкими геополитическими планами.

Когда Державин приблизился к императрице, достиг всеобщего признания — Потёмкин наладил с ним приятельские отношения, но не более: держал ухо востро и беседовал с величайшей осторожностью. А с Петровым — душа нараспашку. И Василий воспел дружбу с неутомимым властелином:

Ты пренья вёл со мной о промысле и роке,
О смерти, бытии и целом мира токе!

Когда церемонный Петров писал о дружбе с Потёмкиным, слог его становился человечнее. Петров стал переводчиком и чтецом её величества. Сам он гордился честью быть «карманным стихотворцем» императрицы. Словом, стихотворчество вознесло его, принесло счастье и достаток. У него был счастливый талант хвалить. В наше время от Петрова осталось две строчки, которые нет-нет да и произнесут в тосте, в поздравительном спиче или запишут в праздничную открытку:

Три грации считалось в древнем мире.
Родились Вы — и стало их четыре!

Приятно получить такую открытку? Особенно — если вы — первая и единственная, кому посвящаются эти строки. Вот и Екатерине было приятно получать от Петрова бурно комплиментарные оды. Это и называется — талант хвалить.

Конечно, случались у Петрова проблески истинной поэзии. Всё-таки он был даровитым стихотворцем. Облечь в стихи политическую программу всегда непросто — Петрову это иногда удавалось блистательно. Вот, например, поэтическое рассуждение о коварной роли Франции в подоплёке Русско-турецких войн:

Цветущие под солнцем россы
Давно в очах его колоссы;
Их должно сжати в общий рост.
Падут без дружния заступы;
Чужи в полях кровавых трупы,
Прекрасен галлу в рай помост.

Петров превратился в политического мыслителя. Общаясь с Потёмкиным, он разрабатывал государственную идеологию, комментировал стратегию и тактику империи. По мнению знатоков, по части международной политики он был искушённее Державина.

Литераторы же Петрова не приняли, покалывали пародиями и насмешками. Извечная рифма Петрова «Екатерины — крины» стараниями острословов превратилась в запрещённый приём. Когда сложится литературный кружок Державина, Львова, Хемницера, Капниста — Петров станет мишенью для их дружеского сарказма. В известной степени, они дружили «против Петрова». Правда, Державин, в отличие от друзей, воздержится от резких слов по адресу собрата.

Державин вообще избегал литературной вражды — и виртуозно от неё уклонялся. Он преклонялся перед Ломоносовым, но находил полезное и в разножанровом наследии Сумарокова. У Петрова учился громогласной баталистике, у Львова — лёгкости слога. Вчитывался в Карамзина — и благодушно внимал Шишкову. Восхищался Жуковским и Пушкиным — и приветствовал Боброва. Потому что служил не какой-либо литературной партии, а русской словесности, Просвещению, для которого сгодится всё лучшее, независимо от партийной принадлежности. Впитывая это лучшее, Державин не терял своеобразия. Он никому не позволял поработительно влиять на себя. В собственном кабинете всегда глядел патриархально полновластным хозяином. Да, Державин был эклектичен — и в то же время самобытен.

Тогда никто не мог предсказать, что лучшее стихотворение о Потёмкине напишет не его душевный друг, а несносный «мурза», который был великовозрастным капралом, когда Петров уже блистал при дворе. Державин пережил своего парнасского соперника. Последнее опубликованное крупное сочинение Державина — «Гимн лиро-эпический на прогнание французов из Отечества» — стихами перевёл на английский язык сын Василия Петрова…

Знатное происхождение всё-таки помогло Державину! Не зря он не забывал про мурзу Багрима. До Державина придворные пииты не могли похвастать такими предками! Русская поэзия рождалась в монастырских стенах. Наши первые поэты происходили из духовенства. Поповичами были и два Василия — Тредиаковский и Петров. Сыном черносошного крестьянина был Ломоносов, но по материнской линии и он был внуком священнослужителя. Таких предков, как мурза Багрим, он же Ибрагим, он же Илья, у него не было.

Думается, Петрову для того, чтобы надолго утвердить себя в важной придворной роли, не хватило именно аристократического происхождения. Он не чувствовал себя равным с вельможами. А Державина даже нищенская молодость не сломила. Он умел повелевать судьбами Отечества — и «истину царям с улыбкой говорить». С улыбкой — значит, кроме прочего, с прямой спиной.

ПАМЯТНИК