Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

«Анакреонтические песни» стали одной из первых русских поэтических книг, без которых в начале XIX века нельзя было представить ни одну почтенную библиотеку. Зайдите в любой дом-музей, связанный с той эпохой, — и вы заметите этот том на книжной полке. Золотой век русской литературы вышел из «Анакреонтических песен» Державина. Если это и преувеличение, то умеренное. Русская проза ко времени воспитания Жуковского, а чуть позже — Пушкина, Баратынского, Дельвига пребывала в младенческом состоянии. А вот поэзия — от Ломоносова и Тредиаковского до Державина и Княжнина — была их школьным классом. Да, они увлекались и французской, и немецкой, и английской литературой. Как правило, с детских лет они владели европейскими языками и учились у Парни, Вольтера, Поупа, Мильтона… Всем известно лицейское прозвище Пушкина — «Француз». Жуковский всю жизнь переводил и немцев, и англичан… Иногда они и сами слагали стихи по-французски или по-немецки, но эти упражнения ни для кого не стали магистральной дорогой в литературе. То были времена наибольшего увлечения иностранными языками — для многих наших аристократов французский язык стал роднее русского. Но русские поэты всё-таки выбрали русский язык — в том числе и под впечатлением от «Анакреонтических песен».

Одно из анакреонтических стихотворений Державина известно многим, хотя автора назовут единицы:

Если б милые девицы
Так могли летать, как птицы…

Чайковский, «Пиковая дама», песенка Томского. Либретто Модеста Чайковского по повести Пушкина — и вдруг Державин, «Шуточное желание». Братья Чайковские пытались воссоздать атмосферу XVIII века — галантного, распущенного, припомаженного. Там ведь и императрица появляется — во всей красе, в окружении фаворитов.

Это безгранично игривое «Шуточное желание» Державин написал в 1802-м. Гаврила Романович тогда не пребывал в опале и забвении, никто не мешал ему «петь героев». Более того — он находился в гуще политической борьбы, был влиятелен, как никогда, хотя и противники у него водились влиятельные и опасные: «молодые друзья» и старинные враги. Это отступление — чтобы мы договорились: в анакреонтику Державин нырнул не со скуки, не из-за павловского диктата или отставки при Александре. Просто этот жанр его не отпускал. В нём всегда жил острослов и эксцентрик, озорник и жизнелюб. Этот шаловливый повеса никогда не руководил Державиным, но оставался его постоянным собеседником.

В поэзии Державин стремился к полноте палитры. Создавал новый жанр — «забавной» оды, работал над громогласными батальными одами, создавал духовную и философскую лирику, ну и — анакреонтику. Не все девизы державинской анакреонтики нужно воспринимать всерьёз: эти стихи он писал «в образе», в маске.

И в анакреонтике Державин демонстрировал привычную походку: неровную поступь. Вслед за удивительно гармоничными, спаянными строфами идут случайные (на первый взгляд!) отрывки, которые вроде бы не грех и вырезать рукой опытного редактора. Но Державин дорожил некоторой неряшливостью. Он любил принимать гостей в домашнем халате.

Державин облысел, но, вопреки моде, которая сложилась после французской революции, не любил появляться в обществе без парика. Анакреон и должен быть плешивым да седым. Он не переставал любоваться красавицами — и не только любоваться.

А теперь — для вас, дорогие максималисты и ханжи. Как можно после оды «Бог» увлечься воспеванием фаллических символов? «Я хотел бы быть сучочком, чтобы тысячам дево́чкам» — что это, если не языческое поклонение Эросу? Шалости простительны в юности, в резвой молодости, но со старика Державина иной спрос. И в то же самое время он слагал гимны Христу, не сомневаясь в своём праве на них! Здесь есть доля истины: Державин никогда (видимо, с казарменных лет) не гнушался «поэзией телесного низа» — правда, эта поэзия никогда не доминировала в его сознании.

Вот Иван Барков целиком и полностью подчинил этой страсти свою лиру — и, пожалуй, погубил себя. Державин помнил о трагедии своего старшего современника. О судьбе или о горькой судьбине? Пожалуй, посмертная судьба Баркова не столь уж плачевна: из поэтов XVIII века только Ломоносов и Державин снискали бо́льшую популярность. Имя Баркова Россия не забыла и не забудет. Собрание его стихотворений не так давно вышло в академичной серии «Библиотека поэта». Полновесный том с комментариями и обстоятельным предисловием. Классик! И Пушкин ведь утверждал, что Баркова у нас первым издадут после отмены «слишком чопорной цензуры».

У Баркова было чему поучиться и поэтам державинского поколения, и Пушкину. Он владел игривым тоном в стихах, он ломал нормы классицизма, да и нормы приличий. Сумароков тоже немало писал в легкомысленном ключе — с не меньшим талантом и большим вкусом, чем Барков. Но в наследии Сумарокова прослеживается иерархия: на вершине — трагедии, потом — серьёзные оды, а у подножия — лирические песни в народном духе и, наконец, комедии и весёлые стишки, включая пародийные «вздорные оды».