Газават

И потерянный, но вновь обретенный сын упал на грудь своего старого отца…

В эту же минуту могучий имам и грозный вождь всей Чечни и Дагестана исчез куда-то. Перед лицом пятитысячной толпы горцев остался лишь слабый отец, горный орел, заполучивший снова в свое гнездо вернувшегося после стольких лет орленка…

Могучий имам и грозный вождь заплакал как ребенок…

Глава 7 Маленькая крепость. Рассказ старого солдата о том, как умирали герои

Среди непроходимых ущелий и грозных твердынь Дагестана, среди бездны и лесов непроходимой страны, между бурливым Андийским Койсу, разветвленным на бесчисленные рукава и истоки, у подножия горного кряжа притаилась маленькая крепость. И не крепость даже, а укрепление, обнесенное земляным валом, наскоро обнесенное частоколом, с неизбежным бруствером и рвом, окружающим его.

С назначением наместником Кавказа и главнокомандующим кавказским корпусом князя Александра Ивановича Барятинского таких маленьких крепостей и укреплений выросло немало в горах. Теперь действия против горцев сводились у русских к правильному укреплению в непроходимых дебрях Нагорного Дагестана, к расчистке лесов и закладке таких крепостей и укреплений там, где до сих пор бегали лишь одни чекалки да туры и где горный исполин-медведь с оглушительным ревом прокладывал себе дорогу.

Шамиль за это время мало беспокоил русских, сосредоточив все свои силы на укреплении Ведени… Его слава начинала уже меркнуть, его солнце закатывалось за горизонт. Воинственный дух мюридов упал вследствие частых неудач и обнищания, так что подчинить их своей воле Шамиль мог лишь посредством жестоких наказаний. И тем не менее горские племена успели кое-где отложиться от своего имама, притесняемые его наибами, которые всячески прижимали и обирали горский народ. Непосильные закляты [92]и фильтряты, [93]невозможные фараджи [94]— все это заставляло несчастных, обремененных налогами таулинцев уходить из-под власти имама и предаваться на сторону русских. Счастье, казалось, изменяло своему любимцу. Число преданных ему, готовых продолжать дело газавата, становилось все меньше и меньше… А русские проникали в самые сокровенные недра ущелий и гор, и всюду раздавался упорный и настойчивый стук топора и визг пилы, пролагающих путь, посредством срубки гигантов-деревьев, в самые непроходимые трущобы имамова царства.

Маленькая крепость у подножия горы была одним из вооруженных пунктов, охраняющих те места, где была проложена дорога. В ней был небольшой гарнизон, производивший необходимые работы по рубке леса и устройству просек.

Тихо и монотонно протекала жизнь за высоким, прочно сколоченным частоколом. Изредка лишь из Куринского укрепления приходили сюда транспорты с провизией или прилетал казак с «летучками» и газетами, рассказывающими маленькой крепости о том, что делалось в остальном большом свете.

Маленькая крепость словно затерялась среди большого мира, и никому не было дела до ее крошечных интересов, до ее небольшого гарнизона, состоящего из полуроты солдат. На бруствере крепости находились две пушки, вызывающе поглядывающие по направлению леса. Комендант маленькой крепости, капитан Полянов, и его помощник, хорошо знакомый уже читателю Михаил Борисович Зарубин, или просто Миша, были единственными офицерами крошечного гарнизона.

С тех пор, как Миша простился со своим другом Джемалом на берегу Мечика неподалеку от Хасав-Юрта, прошло два года.

Однообразно и монотонно протекли эти два года для пылкого юноши, жаждущего подвигов и битв. Правда, изредка во время рубки леса появлялись небольшие шайки чеченцев и поднимали стрельбу по вышедшему на работу гарнизону. Но это ли была та боевая, полная заманчивой, таинственной опасности жизнь, о которой грезил в корпусе молоденький кадет?

Его письма к родным, в далекий Петербург, звучали заметным оттенком неудовольствия и разочарования.

Утреннее учение солдат, стрельба в цель, рубка леса отправляемыми для этой цели партиями, а под вечер долгое просиживание на бруствере в мечтах о более счастливом будущем до тех пор, пока неизменно ворчливый старик Потапыч напоминает о стакане чая и теплой, мягкой постели, — вот и вся крепостная жизнь, доканывающая скудостью своих впечатлений молодого офицера.

— Хоть бы надумал Шамилька сделать набег на нашу местность, хоть бы ненароком наткнулся на наше гнездо да понюхал пороху! — тоскливо вырывалось не раз из груди Миши, когда он вместе со своим единственным и ближайшим начальником сидел за стаканом чая в крошечном помещении барака, носившего громкое название «Офицерского собрания».

— Эх, Зарубин, молод ты, я вижу, кровь у тебя горячая! — с улыбкой останавливал его Алексей Яковлевич Полянов, испытанный уже в бою, заслуженный офицер. — Бога благодарить надо, что Он не надоумил гололобых забрести ненароком в нашу сторонку и разнести укрепление в пух и прах…