Газета День Литературы # 100 (2004 12)

Виталий Овчинников

***

Я блуждал среди сосен, десятками

Преграждающих путь средь болот.

Я — секвойя, летящая в небо,

Я — сквозняк от двери до балкона,

Я читал скандинавские саги,

Я — бегу черепахи быстрей

(Но не думай, что я чемпион).

Я не лошадь — меня остановишь,

Я горю, как изба перед бабой,

Я — загадка какой-то природы,

А природа — загадка моя.

Я ему... Мне ему недоступно

Объяснить, что никак в этом мире

Сотворённым (а кто был второй?)...

Я не ты (впрочем не очевидно,

ибо мы — это тоже не я).

А кораблик всё плыл с парусами...

Просто без — это хуже, чем штиль.

Я — иллюзия...

***

По утрам — холоднее, чем ночью.

Ночью — спишь.

По утрам — просыпаешься,

Удивляясь: куда я попал?

***

Кораблик плыл зеленым морем,

Стояла полная луна.

И если мы о чём-то спорим,

То это не его вина.

У рыбы взор холодный очень,

Короче ночи — только день.

А пустота — длиннее ночи.

И от нее — ложится тень.

***

Солнышки капают протуберанцами

Критикам в пику

Пикируют зайчики

На циферблаты часов незасахаренных

Их не поймать

Даже голым запястьем

Не обернуться листом увядающим

Падают капли лучами пронзённые

Смотрят очами вдоль неба — на мимо

Низко летящие…

Зайцев табун

***

Мысли — пучком.

Человечки с луками

По огороду идут, хромая.

Майя рассыпали по понедельникам

Тыквы.

А мы — не в зеленых ливреях

С крыльями бабочек на саквояже,

В меру потрепанном, лейблами стран.

Странно… не верить в грядущее небо…

Ты ее, мысль о постигшей удаче,

В небытие не гони за собою.

Нет ее там, где живешь уже ты.

Елена Имбро

***

Когда мы вышли из дома,

деревня была пуста.

Деревня спала и смотрела нехитрые сны.

И пышно цвела цикута

у речки возле моста,

И были ее соцветья

чуть влажны и холодны.

По небу еще метались

осколки погибших звёзд,

А в речке мерцали рыбки,

скользя в рассветных лучах.

Не глядя в светлую воду,

мы молча взошли на мост,

И в наших сердцах проснулся

неведомый прежде страх.

Над дальним городом плавал

рассветный розовый дым.

А солнце уже всходило,

касаясь труб и крестов.

И кто-то уже спускался

к реке, чтоб набрать воды.

Деревня освобождалась

от власти утренних снов.

В прибрежных травах укрылась

от яркого света ночь.

Мы видели всё, мы знали:

там дверь в иные миры.

Мы знали, что зря боимся

правил этой игры,

И некто за дверью примет

заблудших сына и дочь.

Но знать — это очень просто,

поверить — куда трудней.

Мы всё молчали, глядя

на рыбок в светлой воде.

А солнце уже сушило

росу окрестных полей,

И свет отнимал надежду

приблизиться к этой черте.

***

Я зонтик, забытый тобою

в пустой электричке.

На полке багажной лежу

и смотрю по привычке,

С надеждой на то,

что буду вот-вот обнаружен,

Но людям, похоже,

потрепанный зонтик не нужен.

На улице ярко смеется веселое солнце,

Я жду, когда пасмурно станет

и дождик польется.

И кто-то озябший и мокрый

пройдёт по вагону,

Посмотрит наверх и увидит

там зонтик зелёный.

И с полки возьмёт,

и погладит холодную ручку,

И радостно скажет:

"Какой я сегодня везучий!",

Положит меня на колени и книгу откроет,

И брать меня будет

всегда и повсюду с собою.

Счастливейшим зонтиком мира я буду.

Но дождик не льется, и не

совершается чудо.

На полке багажной

не видят меня пассажиры,

Я просто не нужен

им в солнечном радостном мире.

***

Я добра в порыве гнева,

Энергична, если лень.

Я — шальная королева

С диадемой набекрень.

Вот забыв про всё на свете

Я сижу среди камней.

Пересчитывает ветер

Дырки в мантии моей.

***

Средь облаков звенела просинь,

Но замерла, и стали слышны

Поющие изгибы сосен

Над тишиной замшелой крыши.

Под коркой льда мечты о лете

Проснулись. Я, как прежде, верю,

Что можно в воздухе заметить

Миров распахнутые двери.

Все ждут весну. Уже не страшно

Осознавать, что мы нетленны,

И что звезды светлее нашей

Не вспыхнет ни в одной вселенной.

с. Звягино, Московская область

Григорий Бондаренко МЫ МОГЛИ БЫ ВОЙТИ В ИСТОРИЮ

Стоит ли задумываться об истории, когда живёшь в её водовороте и не понимаешь, что где-то ситуация может быть совсем иная? В глубине амазонской сельвы, или в сонном средневековом японском городке вы, конечно, окажетесь вне истории, предоставленные самим себе. Изначальное безвременье примитивного общества плавно переливается в безвременье общества постисторического, о законах которого мы мало что знаем. Скандальность истории заставляет среднего европейца от этой истории отказаться, по-страусиному закопать голову в песок безвременья. И это уже не политкорректность — это формирование чётких законов жизни современного человека, в которых от раннего подъёма до расслабленного досуга, включая напряжённую работу, нет места рефлексии, исторической в том числе. Тогда становится закономерным, что американский или русский молодой современный человек не сможет вам сказать, как звали его прадеда, чем он занимался и где жил.