Газета День Литературы # 104 (2005 4)

Пять книжек! Тем удивительнее резкая черта, которой Яшин сразу отчеркивает после демобилизации военное время. Фронтовые стихи собраны наследниками и изданы почти полвека спустя (и четверть века спустя после смерти Яшина) вместе с тремя поэмами и фронтовыми дневниками получилась летопись войны (Балтика 1941-42, Сталинград 1942-43, Черное море 1943-44). И всё-таки сам он, похоже, так и не почувствовал себя фронтовым поэтом, в отличие от Твардовского или Симонова. Замечено о Яшине в критике: "война вошла в жизнь и в поэзию временным бедствием", "в последующие годы он почти не обращался к военной теме".

Чем это объяснить?

Во-первых, война оказалась не такой, как ждали. "Все шло не так, как представлялось". Представлялось: "Всем миром — сильны, дружны, всем миром — в огонь и в дым… Из этой последней войны врагу не уйти живым". Дело не только в том, что враг оказался у стен Ленинграда, на Волге и на Черном море, но шепнуть бы тогда поэту молодого советского поколения, "последняя" ли это война…

Во-вторых, он войну видит — сквозь мирную счастливую жизнь, которая на время прервалась: сквозь разрывы — "полюшко родное", солдаты — все "землепашцы", беда — что "рожь в свой срок не зацвела", мечта — чтоб "не разучиться траву косить" и чтоб возобновились "свадьбы и пиры".

Вот "война отгремит как землетрясение", и тогда…

Пройдет мой народ через кровь и слезы,

Не опустив золотой головы,

Сожженные выпрямятся березы,

Медвяные росы блеснут с травы,

Земля благодатным соком нальется,

Цветы расправят свои лепестки,

Прозрачнее станет вода в колодцах

И чище реки и родники.

От ран, от развалин, от скверны вражьей

В полях и в садах — не будет следа.

Станицы, забитые дымом и сажей,

Аулы и села и города

Из пепла подымутся после войны,

Сияньем новым озарены.

Это сиянье вполне согласуется со стилистикой позднесталинской эпохи и шире — с общесоветской готовностью индивида "войти хоть каплей в громаду потока, песчинкой, снежинкой в вихри с востока, лучом в сиянье, искрою в пламя, строкою в песню, узором в знамя". Снежинка — блудновская, вологодско-архангельская, знамя — общесоветское.

Европа и Азия в силе и славе

Соединились в одной державе.

Держава Советов!

На свете нету

Другой земли такой великой,

Другой земли такой многоликой.

Не знаю лугов заливных цветистей,

Полей необъятней, садов плодородней,

Плотин величавей, гудков голосистей,

Народа пытливей и благородней…

И Держава, и Народ остаются в центре раздумий. Вот этапы: 1950-й год — поэма "Алена Фомина", Яшин — положительный герой критики, самый молодой лауреат Сталинской премии. 1954-й — целина, Яшин на Алтае ездит по бригадам с чтением стихов, а потом поступает на курсы трактористов в школу механизации № 10, получает свидетельство № 25 и отчитывается перед собой (в дневнике), что сам завел НАТИ АСТЗ и культивировал круг около 5,5 км, т. е. обработал 13 гектаров. Если учесть, что перед нами московская литературная знаменитость, житель дома (в Лаврушинском?) и дачи (в Переделкине?), а я бы учел другое: что перед нами человек, за десять лет до того комиссованный в инвалидность в диагнозом бронхиальной астмы, — то подобные поступки могут показаться экстравагантными… так надо же знать характер.

Мемуаристы оставили коллекцию портретов золотоволосого юнца, но на наше счастье среди них оказался такой проницательный художник как Федор Абрамов, оставивший зарисовку куда более интересную. Сделана она через десять лет после алтайского свидетельства, в первой половине 60-х годов:

"Меня немало удивил облик Яшина, который показался мне не очень деревенским, да пожалуй, не очень и русским. Большой, горделиво посаженный орлиный нос (у нас такого по всей Пинеге не сыщешь), тонкие язвительные губы под рыжими, хорошо ухоженными усами и очень цепкий, пронзительный, немного диковатый глаз лесного человека, но с усталым, невеселым прижмуром…"

Этот ли человек написал "Алену Фомину"?