Газета День Литературы # 109 (2005 9)

В завершение ещё раз повторим формулу Владимира Кострова, сказавшего, что "сохранить литературу мы можем лишь через простодушие, через ее слитность с простым народом". И представим себе те знакомые нам брезгливые лица, которые цинично посмеются над наивностью и незамысловатостью слов поэта, верящего в спасительность подобного упования. Дескать, опять эта "почвенность", опять "эти бедные селенья", этот "край родной долготерпенья", эти Арины Родионовны да "крестьянские дети"!.. Но побледнеет и растворится толпа брезгливых интеллектуальных призраков, едва припомним мы, что под тревожными словами русского поэта о спасении литературы, прозвучавшими из ХХI века, давно уже подписались (каждый в своё время) — и Пушкин, и Лермонтов, и Некрасов, и Тютчев, и Блок… Простой народ отдаёт писателям величайшее своё сокровище — русский язык, без которого не было бы ни одного великого имени в литературе. Вот почему каждый настоящий поэт — поэт благодарный, щедрый. Простодушен и Владимир Костров, знающий цену и высокому слову, и слову печальному, и сказанному к месту слову озорному. Он точно знает смысл предназначения поэта, не боясь показаться наивным в своей вере:

…Что выгорело, всё засеем снова.

Есть поле, есть работа, есть судьба.

И протрубить покуда не готова

Архангела последняя труба.

Беседовал с Владимиром Костровым Геннадий Красников

Владимир Костров СТИХИ

***

Трагические виденья

Питают мою отвагу,

Поэтому каждый день я

Ищу перо и бумагу.

Пора бы сказать: хватит,

Последние силы тают,

За строчки почти не платят,

Но все же еще читают.

Хочу я оставить детям

Виденья и сновиденья,

Почти последний свидетель

Ушедшего поколенья.

Я должен оставить внукам

Без лести и возмущенья,

Что жили мы чистым звуком

Не для обогащенья,

Горькую откровенность

От уходящих в вечность,

Скромную сокровенность,

Тихую человечность.

Уверить снова и снова,

Истерзанный круговертью,

Что только честное слово

Играет вничью со смертью.

***

Вл. Соколову

Ты сказал, что от страшного века устал.

И ушел, и писать, и дышать перестал.

Мне пока помогает аптека.

Тяжело просыпаюсь, грущу и смеюсь,

Но тебе-то признаюсь: я очень боюсь,

Да, боюсь двадцать первого века.

Здесь бумажным рулоном шуршит Балахна,

На прилавках любого полно барахла,

И осенний русак не линяет,

И родное мое умирает село,

И веселая группа "Ногу свело"

Почему-то тоску навевает.

Знать бы, как там у вас?

Там, поди, тишина,

Не кровит, не гремит на Кавказе война.

И за сердце инфаркт не хватает.

Здесь российская муза гитарой бренчит

Или матом со сцены истошно кричит.

Нам сегодня тебя не хватает.

Я почти не бываю у близких могил,

Но друзей и родных я в душе не избыл.

Мне они, как Афон или Мекка.

Я боюсь, чтобы завтра не прервалась

Меж живыми и мертвыми вечная связь,

Я боюсь двадцать первого века.

***

Овеянный имперской славой

На полотняных плоскостях,

Куда летит орел двуглавый

С звездой рубиновой в когтях?

Зачем на площади великой,

Румяные, как кирпичи,

Вновь александровской музыкой

Тревожат небо трубачи,

Полков парадная подкова

По бедрам тянет рукава,

И хор выводит Михалкова

Полузнакомые слова?

Но сердце ввысь уже не рвется,

Глаза слезами не полны,

Когда же гордость к нам вернется,

России верные сыны?

« * *

Люблю седою головой

Упасть на молодое сено

И слушать ветер полевой

И понимать, что солнце село.

Пусть в старой вербе на пруду

Вновь засвистит певец безвестный.

Я успокоился, я жду,

Пока погаснет свет небесный.

Природы милой благодать —

Моя последняя отрада.

Душа, уставшая желать —

Ей ни о чем жалеть не надо.

О, дольше, дольше не гори

Небес широких край восточный,

Спи и судьбу благодари

За этот сладкий час полночный.

« * *

То в ночи она вспыхнет, как спичка,

А в стихе тугодумном умрет...

Ах, поэзия, вольная птичка —

Где захочется, там и поет.