Газета День Литературы # 120 (2006 8)

Е.Н. Я люблю лес, сбор грибов, очень люблю Волгу. Люблю русский театр, когда-то очень любил смотреть или играть в футбол. Мне нравится наводить порядок на рабочем месте, люблю чистоту и простор. Люблю встретиться, посидеть с друзьями, родными, причем который год обхожусь при этом без алкоголя, он мне мешает дышать, думать, работать, водить машину. Обожаю ехать по хорошей трассе и что-то петь или же сочинять свою газетную колонку "Евгений о неких"– это меня делает здоровым. Мне вообще по душе всякое движение, летящий навстречу мир, я даже в метро с детских лет смотрю за окно… Ещё люблю возиться с детьми – прежде это была доченька, теперь – малыши-внуки. Живут они не с нами, но уж когда встречаемся – бабушку с дедушкой от детворы не оторвать. Вместе гуляем, читаем, играем, рассказываем сказки, задаём друг другу загадки… Но всё это – крохи времени, остальное денно и нощно забирает работа. Помню, в Праге давал интервью молодёжной газете и на вопрос о свободном времени честно ответил, что у меня его зачастую нет. Они спросили: "А если бы было?" Неожиданно для себя самого я воскликнул: "О, сколько бы я тогда мог сделать ещё работы!" И смех, и грех…

В.Б. Ты – русский поэт. Но ты жил на Украине, хорошо знаешь украинскую мову и письменность, жил в Праге, знаешь чешскую культуру. Есть что и с чем сравнить. Чем русская литература отличается от иных? В чём её своеобразие? Её место в мировой культуре, её особенности?

Е.Н. Мне кажется, в нашей русской национальной культуре более сильны чувство народности, почва и традиция. Это объяснимо русской историей. Нам никогда не было легко. Нам Бог дал и территорию, на которой жить трудно, условия не райские. Климат не райский. Всегда приходилось для выживания держаться артельно, держаться друг друга. Вот и наша литература, по-моему, сильна даже не всегда нами ощущаемой внутренне общностью дела. Не можем мы быть крутыми индивидуалистами на западный манер, и литература наша не индивидуалистична, хоть и пробуют ныне иные постмодернисты привить ей такой частнособственнический характер. Не получается. Потому что у нас менталитет иной, и читатель иной. Следование традициям неотвратимо. Простейший пример: русская поэзия вся силлаботонична, вся песенна, вся держится на удачной рифме. И найти-то её, родимую, тоже большой труд. Любая найденная рифма дает поэту чувство радости, открытия. А верлибр может быть и интересен, талантливо написан, но никогда он не будет в нашем поэтическом, как теперь говорят, мейнстриме. Никогда не будет главенствовать в нашей поэзии. Хотя каждый поэт может себя попробовать в том или ином жанре. А весь европейский мир давно уже забыл, что такое рифма. С языком ли это связано, с традициями, с древностью тех или иных культур, пусть разбираются учёные.

В.Б. Есть у тебя любимые литературные персонажи, любимые герои в литературе?

Е.Н. Конечно, есть. На этой неделе в "Советском писателе" вышла к юбилею моя книга избранных произведений, где есть и стихи, и переводы, и пародии, и несколько эссе, среди которых – одна вещица о моих любимых героях. Я её назвал "И Тёркин, и Швейк, и Евгений о неких". Как ты знаешь, "Евгений о неких" – это мною созданный персонаж на страницах "Дня" и "Завтра". А Тёркин и Швейк – это мои герои, которые всегда во мне живут. Я их люблю с детства. Помню, батька принёс домой очередную книгу, называлась она "Василий Тёркин", родители вслух нам её читали. Телевизора тогда, слава Богу, ещё не было, люди дружили с книгой. Боец, нарисованный на обложке, похож был и на отца, и на многих живших по соседству фронтовиков. Тёркин – мой герой, я знаю его наизусть, я играл его во "Фронтовых землянках" "Комсомольской правды" каждое 9 мая, как изображал на капустниках и другого своего любимого героя – Швейка. Даже в Праге однажды слукавил, когда пришли с Расулом Гамзатовым по его просьбе в пивную "У чаши", а там не оказалось свободных мест, чем я был очень смущён. Вот и сказал хозяевам, что очень, мол, жаль, поскольку я советский артист, играющий в театре роль Швейка… Понятно, нас провели в отдельный зальчик для почётных гостей, где мы душевно попили пивка, съели свои шпикачки и кнедлики, а при расчёте я всё-таки повинился в своём розыгрыше. Они отвечают: "Можешь не переживать, мы тебе все поверили – значит и впрямь сумеешь сыграть Швейка. Приходи, всегда найдем место". Когда я Татьяне Васильевне Дорониной в Москве об этом рассказывал, она предложила: "Давайте поставим Швейка у нас, и ты сам напиши театральную версию и сам сыграешь". Я не решился – может быть, и зря… Ну, а третий мой любимый герой, как ни странно, – гоголевский Ноздрёв. Вроде как и отрицательный герой, но мне он импонирует своей неуёмной энергией и плутовской фантазией.

В.Б. А знаешь, у всей этой троицы, несомненно, есть и общие черты. Любой из них – балагур, весельчак, рубаха-парень, не ханжа, не унывающий никогда человек.