Газета День Литературы # 121 (2006 9)

Отношения духовных и светских властей с Илиодором складывались столь же неровно, сколь и с графом Толстым. В 1907 году Синод запретил иноку литературную(!) деятельность, но Илиодор не подчинился этому решению. С 1908 года неистовый монах жил в Царицыне, где саратовский епископ Гермоген (Долганев) назначил его епархиальным миссионером, и обличал всех подряд: евреев, революционеров, православных епископов, писателей-декадентов, а также премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина. Кроме того в своей обители Илиодор вывесил портрет Льва Толстого для всеобщего в прямом смысле этого слова оплевывания: паломники, проходя мимо портрета Толстого, в него плевали, а сам Илиодор в одной из проповедей говорил: "Главным врагом Церкви православной и всего русского народа является великий яснополянский безбожник и развратитель, окаянный граф Лев Толстой". Ситуация с Толстым несколько напоминает, а точнее иллюстрирует ранее написанные строки из толстовского "Ответа на определение Синода от 20-22 февраля и на полученные мною по этому случаю письма".

"Оно есть, – отзывался Толстой об определении Синода, – наконец, подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало, как и должно было ожидать, в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства и высказываемые в получаемых мною письмах. "Теперь ты предан анафеме и пойдешь по смерти в вечное мучение и издохнешь как собака… анафема ты, старый черт… проклят будь", – пишет один. Другой делает упреки правительству за то, что я не заключен еще в монастырь, и наполняет письмо ругательствами (…) 25 февраля, когда было опубликовано постановление, я, проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: "Вот дьявол в образе человека", и если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, что меня избили бы…"

Именно к таким, переполненным ненавистью людям принадлежал Илиодор. Однако трагический парадокс этой ситуации заключается в том, что Синод и сам страдал от лиц, чьи действия в какой-то мере были спровоцированы его определением в связи с Толстым. И, прежде всего, от иеромонаха Илиодора, против которого оказались бессильны и губернаторы, и архиереи, и обер-прокурор Святейшего Синода. В 1909 году Илиодора пробовали запретить в служении, но он назвал постановление Синода "беззаконным и безблагодатным". Так сложилась совершенно парадоксальная, едва ли не абсурдная ситуация, демонстрирующая трагизм и невероятную, доходящую до разрыва степень напряженности духовной жизни в России начала века. С одной стороны, Лев Толстой, нападающий на Столыпина за политику подавления революционного движения, с другой, Илиодор, поносящий Столыпина за потворство революции, с одной стороны,Толстой, критикующий Синод, с другой – Илиодор, делающий то же самое, и хотя критиковали они по разным причинам и направлениям, в итоге все это приводило к одному – раскачиванию русского корабля. И во всем была страшная безысходность: Синод не мог поступить иначе по отношению к Толстому: уже хотя бы тем фактом, что писатель отрицал таинство евхаристии и объявлял его колдовством, он ставил себя вне Церкви. Толстой с его убеждениями поступал тем единственным способом, который находил для себя возможным, а Столыпин не мог проводить иную, нежели "дурную и преступную", по определению Толстого, политику, потому что пытался удержать страну, которую разрывали изнутри не только террористы и революционеры, но и зловещие фигуры, рядившиеся в поборники монархии и православия, в результате оказывавшиеся самыми страшными их врагами.

Однако если с политическими недругами престола все было очевидно, и правительство, как умело, с ними боролось, то "друзья" действовали безнаказанно, а зла приносили не меньше. Духовные власти перед Илиодором терялись и отступали, и "женственный юноша" с могучей волей присваивал себе все новые и новые полномочия.

"По возвращении в Царицын Илиодор прислал мне письмо, в котором предавал меня проклятью, – описывал в своих мемуарах саратовский губернатор П.П. Стремоухов ситуацию, отдаленно напоминавшую или, вернее сказать, пародировав- шую ту, что имела местo в случае с Толстым (хотя Стремоухов против Церкви и ее таинств ничего не говорил, а всего-навсего пытался навести в губернии порядок). – Это проклятье произвело на меня тягостное впечатление. Кто бы он ни был в душе, Илиодор формально был иеромонахом, духовным лицом, почему дух мой был угнетен.

Я написал об этом Саблеру. Владимир Карлович ответил мне очень теплым письмом, разъясняющим, что единоличное проклятие даже духовного лица, по канонам, не имеет решительно никакого значения, а право проклятия, не применявшееся уже столетие, принадлежит только Святейшему Синоду.

Но тем не менее…

Народ и интеллигенция, да, признаться, и я сам, перестали что-либо понимать в безнаказанности Илиодора. Интеллигенция возмущалась нарушением всех правовых норм, а народ недоумевал, почему Илиодор может безнаказанно ругать губернатора, министров и самый Синод".