"...Хотя бы грех унизил тебя до скотоподобных страстей и похотей, хотя бы ты совестью принужден был сам на себя обратить пророческое обличение: человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им (Псал. ХLVIII,13), и тогда не должен ты отчаиваться в снисхождении Спаса своего. Который, не возгнушавшись возлечь в яслях, не возгнушается и в яслях души твоей почить Своею благодатию и Своим миром...", – говорил некогда Святитель Филарет, митрополит Московский. – Слова Святителя хорошо бы затвердить всякому, кто сподобится в дни Рождества прибыть на Святую Землю Палестины.
Ночной предрождественский Святый Град Вифлеем бывает мрачен. По обеим сторонам дороги, соединяющей его с Иерусалимом, почти вплоть стоят продолговатые, по большей части двухэтажные, здания: внизу – торговые лавки, наверху – жилье. Стены домов испещрены черными с подтеками отчаянными надписями и эмблемами; всё это густо захлёстано краскою же, забелено – и вновь исписано. Зелёные ставни плотно затворены, и лишь в прорезных сердечках считанных из них помигивают нам конусные абрисы ёлок; а уж лавки! – те и вовсе закрыты наглухо, словно никогда и не открывались покупателям, затянуты металлическими жалюзями, задраены воротинными створками на длинных закладах. Поверх всего этого – такое же, как и на стенах, множество перекрывающих друг друга надписей.
На улицах, разумеется, ни одной живой души. То здесь, то там торчат воинские патрульные машины, – их окна забраны выносными решётчатыми щитами; патрулей не видать, однако до слуха время от времени доносится урчание мірового эфира, исторгаемое рациями, что обмениваются меж собою неведомой паломнику – оперативною информациею.
Дождь измельчился до мжички, но по страшной скорости облаков, отчего мокрое пространство как бы мерцает, поминутно меняясь в ночном своём освещении, можно судить, на что ещё способна сегодняшняя погода.
Суетливая злобность палестинской зимы – она и есть, дерзнём сказать, историческая реалия Рождества Христова: промозглая, достигающая ветром и ливнем до самых зябких костей, буровато-черная с багровым подсветом.
"Зима – это (тварный. – Ю.М.) мір", – сказано в гностическом евангелии Филиппа. Но именно в этом міре вочеловечился Спас наш, и оттого явление Христово по плоти отмечено явственными признаками тревоги, безпокойства, настоящая причина которых еще сокрыта от встревоженной твари. Верблюды волхвов едва вступили во Иерусалим; вопрос, с которым пришедшие с Востока обращаются к шарахающимся от них прохожим, – "Где родившися Царь Иудейский?", – лишь только задан и навряд ли толком понят, – а евангелист говорит: "...Ирод царь смутися, и весь Иерусалим с ним" (Матф.2,3); слова эти следует воспринять буквально. "Земля на иконе Рождества не изображена гладкою или ровною, нет, она вся полна движения, – сказано в заметках инока-иконописца Григория (Круга). – И эта холмистость, неровность земной поверхности не является только свидетельством о местности неровной и гористой близ Вифлеема... Земля узнала день своего посещения. Она ответила Христу тем, что вся ожила, она как тесто, – вся начала вскисать, потому что почувствовала в себе закваску вечной жизни. И эти волнистые и уступчатые складки земли, окружающие вертеп, не пустынны, но полны тревожного и радостного движения".
Однако радость эта – не для всех, ибо одни еще не в состоянии вместить ее, а другие – по своей воле отрицаются Спасения: мiр уже разделен, и в скотских яслях "лежит Сей на падение и на восстание многих во Израиле, и в знамение прорекаемо" (Лук.2,34). "Пререкания" не обошли и самых ближних: "Характерно для многих икон Рождества, что Матерь Божия обращена ликом не к Спасителю, но к Обрученнику. Лицо Её выражает глубокую заботу... Матерь Божия как бы хочет всеми силами помочь Иосифу, погруженному в глубокую скорбь, измученному сомнениями...", – продолжает инок Григорий.