Газета День Литературы # 128 (2007 4)

плевать, что ночью снова трудно спал…

знакомый ангел высунул лицо,

утёр соплю ладонью и пропал.

* * * я путаю сложенье с вычитаньем,

а также крем для рук с зубною пастой,

больничный хлеб – с усиленным питаньем

и даже трансвестита с педерастом.

я путаю цинизм и веру в Бога,

супружескую верность – с многожёнством.

я путаю мечеть и синагогу.

хороший вкус я путаю с пижонством.

я путаю отчаянье и злобу,

кровопролитие – с кровопусканьем.

молекулу я путаю с микробом

и путаю прогнозы с предсказаньем.

я путаю банальность с эталоном,

а водку фирмы "Ладога" – с "Кристаллом".

я путаю духи с одеколоном,

легальную наличность – с чёрным налом.

я путаю спокойствие и тупость.

таблетку анальгина – с валидолом.

я путаю безумие и глупость,

а здание тюрьмы – со зданьем школы.

способен путать клиренс я и климакс.

поп-див я вечно путаю с блядями,

обычный Рим – с каким-то Третьим Римом,

гранитный бюст – с девичьими грудями.

я путаю улитку с черепахой.

я путаю изжогу и истому.

я путаю Бетховена и Баха.

я путаю бесчувственность и кому.

я путаю испуг и удивленье,

писателя – с типичным графоманом,

кошачье завыванье – с дивным пеньем,

обжору – с избалованным гурманом.

я путаю Японию с Кореей.

я путаю севрюгу и стерлядку,

стервознейшую ведьму – с доброй феей,

Ивана Купала и просто блядки.

я путаю фатальность с невезухой,

зелёную лягушку – с мерзкой жабой.

я путаю эротику с порнухой,

а палочки из хека – с мясом краба.

я путаю бомжа и олигарха.

мигрень могу я спутать с менингитом.

я путаю с монархом патриарха,

семита же, пардон, – с антисемитом.

я путаю рождаемость и смертность,

кривого либерала – с патриотом.

с бесчувственностью путаю инертность,

с налоговой инспекцией – болото.

я путаю с курятиной свинину.

я путаю Россию с райским садом.

я путаю возвышенность с равниной.

не знаю, для чего мне это надо.

мы, взрослые, ведём себя как дети

и шутим иногда довольно гадко.

опять я начал путать всё на свете.

любой предмет таит в себе загадку.

* * * увидишь утром в зеркале лицо

и думаешь: эпическая сила!

старею. краше труп кладут в могилу.

а был ведь не настолько подлецом,

чтоб просто так вот взяло и убило.

Виктор Потанин ПТИЦЫ Рассказ

В начале апреля мы схоронили нашего учителя Ивана Григорьевича. Под словом "мы" я подразумеваю весь мой родной городок. Почти каждый его житель учился у Ивана Григорьевича. Он отдал школе полвека. И за все эти годы он ни разу не болел. И не бывал на больничной койке. И вдруг внезапный конец. Но разве ждёшь такое, разве готовишься?.. Ещё вчера он ходил на ногах, улыбался тебе и здоровался, а сегодня уже лежит весь в цветах и венках. Но всё равно лицо, как живое. Темноватое, смуглое, с длинноватым, с горбинкой, носом. Недаром школьники его прозвали грачом. И у этой птицы теперь закрылись глаза. А рядом вытягивали нервы, рыдали трубы, и эта приглушённая печальная музыка растекалась вокруг, как дымок. И почему-то мешала. Хотелось постоять молча, задуматься, заглянуть в себя, что-то вспомнить, но музыка всё время отвлекала, куда-то отбрасывала, да и сами музыканты уже провинились. На их щёчках сиял румянец. Не утерпели, значит, где-то уже приложились, точно пришли на праздник. Иван Григорьевич бы им не простил, ни за что не простил бы, ведь он вёл чистую и скромную жизнь. К тому же он многие годы преподавал биологию и всегда возился с птицами и животными и взял от них много привычек. Вот и тогда его провожали не только люди, но и птицы, целые стаи птиц. Они летали над толпой и кричали. Особенно много было грачей. И пока мы шли до кладбища, они кружились над нами и что-то высматривали. Иногда грачи снижались совсем низко-низко, еще бы миг – и они опустились бы на венки. Но в последний момент почему-то раздумывали. Наверно, боялись музыкантов, их больших и блестящих труб.

Со мной рядом был Лёня Шутов, мой школьный товарищ. Он пошёл по стопам Ивана Григорьевича и работал зоотехником в пригородном совхозе. А жил Лёня в посёлке Тарасовка, недалеко от нашего городка. Сельская жизнь ему полюбилась – свежий воздух, рыбалка и речка... В этой Тарасовке он и женился и выстроил недавно коттедж. Об этом доме он тогда и рассказывал, но я плохо слушал. Ведь играла музыка, и многие плакали. А над головами у нас громко галдели грачи. В их криках было столько печали, что снова сжалась душа. Зато Лёня не унывал:

– Понимаешь, дом-то у нас на две половины. Да, да! Как жили дворяне. На одной половине – жена, а на другой – мой кабинет.

– Лёня, потом, потом. На нас все оглядываются... – умолял я его, теребил за рукав, но он как не слышал. Зато глаза призывно блестят:

– А ты ко мне приезжай! Обалдеешь... Мы завели даже лошадок. Я, наверно, подамся в фермеры. Ты одобряешь?

– Потише! Мы ведь за гробом...

Но он как не слышит. Хоть бы голос убавил, да где уж:

– А какая у нас рыбалка! Как на Аляске... Понимаешь, я связал бредешок. Неводок небольшой, метров семь, но весь карась теперь мой...

– Леня, уймись.