Газета День Литературы # 129 (2007 5)

угробив с полсотни янки –

только не так и не тех…

Что вам еще о Светланке,

школьной моей мечте?

Открытие Хлебникова

И – всё изменилось. Корова

полем свой короб влекла,

исполненный млека

и всякого влажного блага,

лопнуть готовый,

чтоб солнцем излиться на травы –

отверстые ветру и света врата,

творенья цветов и корней,

буравящих норки

и верноподобных зверью полевому,

чьи тропы – плетенье племён

и азы языка,

где имя имати и слова веслом

пенить бытийные воды,

вскачь запуская

времени веретено…

***

Спелое солнце

висело на ветке.

Пели оконца

весёлую "летку".

Гегеля томик,

Гёте и Манна.

Не было в доме

боли обмана.

И на картине

кисти Ван Гога

шли вы, как тени,

к истине Бога.

***

У страны моей – не судьба.

У страны моей – благодать.

Только нефть залила хлеба.

Только газ не даёт дышать.

Не паши, не сей и не жни,

не люби, не рожай, не строй!

Голубые гудят огни

по развалинам русской Трои.

Что же Господа я прошу,

если прежде даны в ответ

и рубцовской берёзы шум,

и рублёвской Троицы свет?

***

С ветерком в "мерседесе"

по Рублево-Успенке

под Высоцкого песни

и Жванецкого пенки.

От Чукотки до Бреста –

обручей не разжать –

бродит русское тесто

на еврейских дрожжах.

Не мукой – мукой с кровью

захлебнёт через край

небо мира иного…

Здесь мы – хлеб.

Там мы – рай.

***

Не говори: "Мы канем

в небытие без боли".

Был я лежачим камнем,

был я и ветром в поле.

Слово мое у Бога

шло сквозь огонь и воду,

не разбирая дороги,

не вызнавая броду,

чтоб по следам слагалась

жизни простая повесть:

вся, до конца от начала, –

с верой,

надеждой,

любовью…

Александр Костюнин КОЛЕМЖА

Посвящается сыну Леониду

Белое море.

Уже от самого названия веет чем-то далёким, суровым. Произнесу эти слова торжественно – и будто холодная сыпь солёной морской волны обдаст с головой.

Туда, на северные острова, поехал я в начале ноября со своим приятелем Сергеем Буровым на лосиную охоту.

В Беломорье все мужики морехоцци. Вот к одному из них, Савве Никитичу Некрасову, в Колежму, мы и отправились.

Сергей в двух словах объяснил:

– Савка – мой очень хороший давний друг. Истый помор. Моряк. Горлопан. Они все горлопаны из-за этого моря – его ведь перекричать надо. К Савве приезжаешь, чувствуешь, он тебе рад. В душе у человека никаких тёмных закутков. Да там по-другому и нельзя. Сама природа к этому обязывает.

Колежма – старинный посёлок на берегу Онежской губы Белого моря. Ещё при Иване Грозном перешли колежемские земли вместе с рыбными ловицами и соляными варницами в собственность Соловецкого монастыря.

Приехали мы под утро. Был отлив. Вода ушла, обнажив размашистые отмели и бугристые острова из жёлтого песка. Мотобот у причала оказался на суше. Лежат на боку лодки, стоявшие в прилив на якорях, – вода суха – куйпога.

Я поднялся на гледень.

Внизу рубленые дома, баенки, ломаные линии изгородей из кольев, деревянные гати-мостовые, а дальше к горизонту – пустынная гряда холмов и почти плоская тундровая равнина. И запах здесь держится иной – пахнет карбасами, просмоленными их бортами. Стоит дух влажного песка, мха, сетей и рыбы.

Действительно есть какая-то сила в этих домах, в этой природе, которая делает Север ни на что не похожим…

Савву Никитича я представлял себе как раз таким: лет сорока, чуть выше среднего роста, крепкий, соломенные волосы, пшеничные усы, открытая улыбка.

Увидев Сергея, он шагнул навстречу, широко развёл огромные ручищи и крепко обнял.

– О, Чернобровый приехал!

На следующий день, когда мы остались с Буровым вдвоём, я не утерпел:

– Сергей, а почему он тебя чернобровым назвал?

– У меня отец Чернобровый был, и от отца это прозвище перешло ко мне. Здесь никого по имени не зовут. У самого Савки прозвище Капитан.

Отчаливать мы решили в момент, когда силы прилива и отлива уравновешиваются – матёра вода стоит. В это время Луна, ровно сказочный гигант, после выдоха ненадолго замирает перед тем, как вновь глубоко вдохнуть морем.

Но до этого у Савки было ёще одно важное дело. Василий Шумов, сосед, попросил у него накануне мотоцикл. Он – в ответ: "Я тебе дам, но токо верни не по частям". – "Савв, в восемь часов – пригоню под окно".

Но ни в восемь утра, ни в восемь вечера мотоцикл не появился.

– Порато хоцю Ваську увидеть, на беду об ём скуцяю, – мечтательно произнёс Савва.

Ну, у поморов и речь… Для постороннего уха не сразу понятная: "Говоря одна, да разны поговорушки".

Дома Васи не было. Савва Никитич пошёл искать. Я увязался за компанию.

Одно беспокоило: как я с ним буду общаться? Он же толкует не по-русски.

Центральная поселковая улица круто сворачивала. Мы вышли из-за поворота. Впереди прямой участок дороги. Идут люди. Кто в магазин, кто куда. Женщины, детишки. День в разгаре.

Савва увлечённо рассказывает мне что-то. И вдруг – раз! Тишина. Замолчал. Остановился как вкопанный. Чего это он? Весь напружинился, глаза устремились в одну точку, не моргает. Губами шевелит, но не молится. Проследил за его взглядом: на мостике – метров триста от нас – какой-то мужик. Может, Васька?

Савва набрал полные лёгкие воздуха и силой выплеснул:

– ...ыблядок!

А я-то боялся, что он русского не знает.

– Утоплю, с-суку!!!