Газета День Литературы # 135 (2007 11)

Церковь-то обычно ставили на глядене, на горушке, видимую издали, невольно подумал я, придирчиво разглядывая храм, чтобы крест издали зазывал к себе, чтобы медяные звоны далеко катились, аж за горизонт, полошили дремотного и спящего. А тут призатаилась храмина в урёмине, как скрытный человек, но неожиданно объявившись взгляду, невольно заставляет приободриться, приосаниться пешего и конного, приценчиво вскинуть взгляд в небо, к маковице с колоколами, к луковкам со крестами, к двускатной изгибистой крыше, похожей на архангеловы крыла, вскинутые для полёта, уже подпёртые ветром. Только на подходе к храму замечаешь, что он внешне и приземист, и высок, он вроде бы неуклюж, широко расставившись на пятах, но и крылат, придавлен к матери-сырой земле, но и духоподъёмен, затягивает взгляд твой к небу. Вот так богатый внутренне человек не открывается с первого погляда чужому взору, но выставляет себя с самой невыгодной стороны, то ли юродивый, то ли милостынщик по одежде, то ли побродяжка без места службы, то ли в наказание языка лишён, такой молчун, – то есть сама покорность и смирение... Терпение надо иметь и готовную душу, чтобы разглядеть и понять такого человечка... Это как доброй выпечки каравай: мало откусишь, но много нажуёшь...

Даже не зная отца Виктора, но лишь глядя на его исполненный замысел, невольно решишь, что в какой-то степени сельский поп, не любящий спокойного течения жизни – разрушитель догматов, не церковных, которые незыблемы для него, и на чём стоит русское православие, но эстетических, рутинных, усыпляющих, к чему давно притерпелись душа и сердце... Безусловно, его церковь эклектична (моё досужее впечатление), несоразмерна, несколько кургуза – богатырское тулово, высокая шея, дюжие развалистые плечи, но коротконогая, низко поставлена на "стулци", и это первое впечатление только усиливает посаженность храма в низину, в "ляговину". Этакий мужичок-боровичок, когда колпак надвинут на глаза... А когда собьёт шапёнку на затылок и в глазах вспыхнет азарт, – тогда ого-го... Отсюда двойственность облика, с одной стороны смиренность, пониклость под низким угрюмоватым зимним небом, с другой – гордо вскинутая в небо голова. Тут много от древнерусской храмовой архитектуры и от северной избяной изысканности – эти необхватные кондовые брёвна, тесовая крыша, осиновый лемех луковиц, резные полотенца, сходы, лесенки, кружевные опушки, широкие лавки, забранные в кованые решётки крохотные оконца... Что-то возникло из сновидения, нарисовалось из художественного воображения, измыслилось ночами, после прилепливалось, вчинивалось, привязывалось топоришком и долотом, дополнялось. Примерно, по такому, "спиральному принципу бесконечности" создавался Московский Кремль, только там на "дорихтовку", доведение до ума неведомого замысла ушли столетия, но так он и не завершился окончательно, и, пожалуй, не исполнится никогда, потому что пока затерялся в толчее временных посторонних людей... Сельскому попу (бывшему московскому интеллигенту) понадобилось пятнадцать лет, и замысел как бы исполнен только вчерне. Что наснится завтра, что поблазнит при взгляде на вечерний закат, на грузную заснеженную ель, на сиреневые облака ивняка, – он и сам не знает, но ум его готов принять небесный подарок. Природа обавна, пречудна, приманчива, неисследима, не остывающая и не стареющая обличьем... Она каждый год умирает и воскресает вновь... Сельский поп Виктор Крючков поднимает церковь, а церковь строит его душу, вымывает лишнее, чем грешит каждый из нас на земле. И не странно ли, но в своде зодчества своей особой архитектурной страницей всегда оставались лишь причуды человеческого ума и любовной души.

Но я-то рассуждаю, как человек сторонний, праздный, ни толики сил не положивший на стройку, не практик, а сочинитель, и в мой любопытный разбежистый ум каких только мыслей не прикинется, чтобы поблажить в нём. А для отца Виктора каждое бревно обласкано его руками, каждый сучок прильнул своей шероховатинкой к его ладоням, сколько сосновых спиц вонзилось в его пальцы, сколько разладицы, доводившей до скорой слезы, случалось на его сердце, когда что-то не клеилось, иль шло вразброд с "безумной" затеей, коей никто из деревенских не верил, полагая её бреднями наезжего горожанина, ставшего сельским попом. Бог ты мой, сколько за эти пятнадцать лет, пока "из слабого росточка выветвилось дерево", случалось минут и горьких, и вполне счастливых, и даже праздничных. Нет, нам не понять чувств сельского попа, который сейчас, запинаясь подшитыми валенками о раскаты дороги, рассуждает со мною о вещах высоких, серьёзных, торжественных, но, оказывается, всякое большое дело рождается из посвящённости одной мечте и одержимости человека...