Газета День Литературы # 138 (2008 2)

И вскоре оказался на каменистом спуске с железным поручнем. Касаясь влажного, кисло пахнущего железа, вслепую стал спускаться. Была ватная туманная тьма. Под ногами похрустывал щебень. По щекам мягко ударила ветка, словно сделала моментальный слепок лица. Под ногами бесшумно, размыто мелькнуло лёгкое существо, то ли зверёк, то ли птица, – умчалось, докладывая кому-то о его появлении. Пахло мокрыми камнями и сочными благоухающими растениями. Окружавшая тьма была живой, слушала множеством чутких ушей, взирала множеством глаз. Волны тумана ощупывали его лицо, зыбко тянулись под рубаху, словно обыскивали, перед тем как пустить в заповедное, запретное царство.

Услышал едва различимый звук, мягкий рокот, шелестящий звон. То гремели невидимые, летящие из горы водопады. Он различал удары воды о камни, переливы выдавливаемых из горы струй, всплески ударявшихся друг о друга потоков, ровный гром ручья, который затихал, сливаясь с невидимым озером. Музыка ключей, распадавшаяся на множество звучаний, была речью, с которой обращались к нему камни, травы, притихшие в зарослях птицы, дремлющие в глубинах озера рыбы. Его дыхание, сердцебиение, неясные переживания и чувства входили в таинственную гармонию с волшебным местом, словно духи воды и земли принимали его, вели под руки, совлекали покровы, оставляя нагим, каким родила мать. Покрывали его тело завораживающими прикосновениями и поцелуями. Он забывал своё прежнее житие, место, из которого явился, свой жизненный путь. Превращался в язычника, вернувшегося к волшебным ключам. В волхва, пришедшего поклониться духам природы.

Стоял у ключей в тумане. Его ночное зрение не могло одолеть плотную мглу, в которой тонул блеск звёзд, гасли отсветы ночного неба. Лишь слух угадывал множество бьющих из горы потоков, льющихся с разных высот водопадов. Словно слепец, наощупь, вытянув руки, пошёл. Внезапно кто-то холодный и быстрый схватил его пальцы. Это была водяная струя. Другая упала на ногу, вымочив брюки. Третья твёрдо плеснула в грудь. Он коснулся рукой камня, ощутив бурлящую, вылетавшую наружу воду. Показалось, что камень сжал руку, потянул к себе. Гора готова была расступиться, взять в свою глубину, поместить в подземное царство, где рожались воды, обитали духи, билось сокровенное сердце горы. Это не испугало его. Было сладко чувствовать своё единство с горой, с водопадом, с мокрой веткой, с туманным настоем из цветов, рыбьей молоки, невидимых звёзд.

Он решил дождаться рассвета, чтобы на заре разглядеть священное место. Отошёл от звенящей горы. Опустился на влажный каменистый откос.

Перед глазами колебалась бестелесная туманная мгла. Словно к источнику стекались души тех, кто однажды здесь побывал. То были древние финны в звериных шкурах, селившиеся вдоль лесистых озёр. Славяне в холщёвых одеждах, окружавшие частоколом холмы. Здесь были дружинники Трувора, спрыгивающие в мелкую воду из ладей с изображением диковинных птиц и животных. Приходили тевтоны омыть свои раны, полученные от русских мечей. Спускался отшельник, рубивший в дебрях потаённый скит. Припадал к ключам царский гонец, несущий грозную весть. Сходились богомольцы и странники, блаженные и юроды. Добродетельные помещики из окрестных усадеб и проезжие камергеры из надменной столицы. Отступавший белый отряд наполнял измятые фляги святой водой. Красные конники поили у священных ключей запалённых лошадей. Солдаты вермахта ополаскивали в струях свои потные тела. Сталинские пехотинцы перед атакой пили целящую сладость.

Коробейников смотрел на бесшумное сонмище, погружённый в созерцание.

Отсюда, из-под горы, у бьющих ключей, он возьмёт землю, помнящую Трувора.

Достал с груди полотняный лоскут. Постелил у ног, вглядываясь в его размытую белизну. Извлёк из кармана походный нож. Раскрыл лезвие. Стал рыхлить землю, чувствуя, как сталь, углубляясь в грунт, скребёт каменные частицы. Зачерпнул пригоршней холодную бархатную мякоть. Держал на весу, улавливая прелые запахи, сырой безжизненный холод. Старался вообразить, как в этой мертвенной горсти присутствует бесконечно удалённое время. Как отпечаталась в ней стопа Трувора, звук его голоса, стеклянный отблеск его золотой бороды. Как запечатлелось в этой холодной материи смоляное солнце княжеского терема, кожаный, с серебряными бляхами щит, чеканная заздравная чаша. Но всё, что он мог представить, являлось ему из картин Рериха и Глазунова. Явилось не из бездонных кладовых истории, как ниспосланное откровение, а из чужого искусства, из разноцветного неправдоподобного мифа. Земля в его руках не откликалась на его чаяния. Была мёртвой материей. Разочарованно и печально он ссыпал её на белый полотняный квадрат, затемнив его середину.