Газета День Литературы # 145 (2008 9)

Вот после того, как внешних врагов не осталось, нужно было что-то делать с народом, завоевавшим себе народную власть. А, как заметил Бердяев, "неограниченная власть всех страшнее тирании одного". Он же утверждал, что масса всегда имеет пафос равенства, а не свободы. Поэтому, чтобы не повторять свежие ещё в памяти ошибки царских и февральско-революционных властей, народ стали ровнять. Этакое возрождённое общинное сознание через утверждение коллективизма, т.е воспитание нового человека советской породы. Всё вернулось на круги своя – гражданское согласие было достигнуто через истребление или перековку несогласных. Но, как при Александре II, уже при Хрущёве появились несогласные из рабочего народа – в Новочеркасске, потом при Брежневе таких стали называть инакомыслящими, при Андропове – диссидентами, но сути это не меняло – движение несогласных стало крепнуть, появились свои мученики и иконы. Даже место графа Толстого занял (условно, конечно) один крупный писатель (отсутствие графского титула возмещалось титулом нобелиста). Советская власть повторила-таки главную ошибку предыдущих режимов. Иван Ильин определил высшую цель государства не в том, чтобы "держать своих граждан в трепетной покорности, подавлять частную инициативу, и завоевывать землю других народов, но в том, чтобы организовывать и защищать родину, …для этого государству даётся власть и авторитет; предоставляется возможность воспитания и отбора лучших людей…" (разрядка моя). Такая же мысль сформулирована многими философами – проблема государства – проблема отбора лучших. Советская власть, как и царский режим, селектировали согласных. С начала освобождения крестьян до революции прошло чуть более пятидесяти лет, советская власть продержалась чуть больше, но это во многом по инерции Великой Победы.

И вот она – свобода, сиречь устоявшаяся демократия при капиталистическом способе производства. Бердяев считал демократию нездоровым состоянием общества, поскольку не предусматривает аристократии, только элиту. Но об этом позже – мы получили право на неравенство и на несогласие. Всё нематериальное сразу подешевело и усреднилось – культура, жизненные цели (жить по глянцевым журналам), образование – всё, что народ так сильно хотел – чтоб стало попроще. Людям лучшим стало душновато. Во власть их не зовут, зовут, как водится, согласных. Поэтому государство, народ и страна – по-прежнему малосовпадающие категории. Если раньше идеи обсуждались в клубах, потом на кухнях, то теперь можно кричать во всеуслышание – никто слушать не будет – не интересно, не нужно. Бердяев ошибался, по-моему, когда утверждал, что душа России не склоняется перед золотым тельцом – овеществление человеческих отношений достигло максимума, товаром стало всё – честь, присяга, пост, достоинство, дети (даже неродившиеся – как материал для спецтерапии), родители и так далее. Раньше ты был тем, что ты сделал, сейчас ты – то, что ты купил. Причём поодиночке все клянут материаль- ные трудности, ненавидят олигархов, плюются в сторону удаляющихся по пробкам мигалок, но все вместе (семь из десяти) идут и проставляют значки в избирательные бюллетени. Сервильности к власти здесь нет – народ с ней согласен, с властью. Вот вам и гражданское согласие – согласие не рабов (демократия), но плебеев. Поэтому у нас и популярно слово преемник, поскольку демократия у нас наследственная, как и монархия. (Ближе всё-таки к древнеримскому принципату. Август и Тиберий. Плебс всегда за стабильность.) Но перспективы этого строя зависят не от формы – правит либо аристократия (лучшие) или охлократия (худшие). Русский народ никогда не был холопом, даже в крепостном праве, но в плебействе погряз быстро. Собственно, он этого и добивался, чтоб полегче, попроще, попонятней. Но, возвращаясь к высказанной мысли о великом князе Кирилле Владимировиче, – власть погрязла в плебействе ещё быстрее.