Газета День Литературы # 149 (2009 1)

Понимая, что не всё в укладе его бытия было столь христоматийно, как то пытаются сегодня представить ложные апологеты волошинской идиллии, я с горечью думал о том, что у Макса – этого большого, прагматичного ребёнка – отобрали не только все иллюзии, но и, в конце концов, самоё жизнь сократили. Жил себе, поживал благополучный человек, ходил в длинной – ниже колен – рубахе по Коктебелю, мудрствовал в кругу постоянных приживал, упивался своей значительностью... и творил. Макс играл свою роль, полагая, что держит Бога за бороду, как вдруг трах-бах – революция. И никому никакого дела не стало до одного из столпов так называемого Серебряного века русской литературы. Появилась другая литература – советская, а в ней иные авторитеты, павленки, фурмановы, серафимовичи и т.п., пришедшие на смену Блоку, Брюсову, Гиппиус…

В гражданскую Волошин, как говорят, стал над схваткой. Был этаким всепрощенцем: прятал белых от красных, красных от белых. Существует легенда о том, что на антресолях у него отсиделся Сергей Эфрон...

Приходя в дом Волошина, я смотрел на его игрушки (голова Таиах, и прочие милые мелочи быта Большого Макса), ставшие музейными экспонатами, и с горечью думал: "Какая тщета! Всё, оказывается, ничего не стоит. Жизнь – копейка, искусство – бесполезное занятие, ибо не кормит и не ценится…"

Я стал делить человеческое существование, призвание – на два: это кормит, а это ввергает в нищету… И без раздумий выбрал второе, потому что ничего, кроме письма, делать не умел, и учиться другому не желал да и сил для этого не находил. Так, благодаря обстоятельствам, одно из которых, быть может, основное – Волошин, я окончательно понял, ради чего я живу и что мне делать дальше.

Не знаю, как складывалось аналогичное понимание цели жизни у авторов книги "Серебряная память Коктебеля", а оно обязательно рано или позже складывается у каждого из нас, но то, что оно связано у этих людей с Волошиным тоже, для меня было несомненно. Все мы – киммерийцы – связаны не только с Максом в духе, но и с целой плеядой волошинского окружения и атмосферой самого вместилища этого братства – Коктебеля.

Кто такой Вячеслав Ложко?! До некоторого времени я довольно смутно представлял себе этого человека. Стихов его не читал. А то, что он пишет прозу, тем более, занимается литературными исследованиями, мне и в голову не приходило. Пусть мне простится этот пассаж, ведь возник он и направлен вовсе не в адрес кокте- бельского подвижника нашего времени, известность к которому пришла как раз в этот период, когда толпы окололитературных волонтёров нахрапом вламывались в элитарные вагоны поезда, уходящего из прошлого в настоящее! В большинстве своём "кусочники" и "мешочники", они налезли в состав, притормозивший на крутом повороте истории, вытеснив в тамбура избранных, позанимав не только спальные места, но и верхние полки и даже крыши… Локомотив истории вздрогнул и пошёл дальше. Одних только крымчан подсело туда единым абордажем около сотни. Я был безразличен ко многому и ко многим, пришедшим в литературную действительность Крыма, поскольку вплоть до 2000 года никакого участия в этой жизни не принимал. По-прежнему занимаясь литературой, я не хотел ничего кроме этого занятия знать… Что, собственно, и стало причиной моей информационной "отсталости". Так бы, наверное, продолжалось ещё какое-то время, если бы не получил неожиданное приглашение в Коктебель, если бы не очутился на Гумилёвском фестивале в апреле 2008 года. Там я увидел и услышал много для себя нового, неожиданного. Но, прежде всего, то, что не только открыло для меня явление по имени Вячеслав Ложко, но и в корне изменило моё отношение к этой личности. Благодаря ему, я окончательно утвердился в своём решении относительного того, что же всё-таки самое для меня главное и что мне делать дальше. Бесповоротно утвердился в намерении больше никогда не изменять себе, оставаться собой дальше, и до последней возможности работать в литературе.