Газета День Литературы # 150 (2009 2)

Да, искренность и лукавство, правдивость и артистическая игра – всего намешано в писателе Крупине. Он и сам простодушно признаётся: не могу, мол, разобраться в своей противоречивой натуре, постоянно совершаю одну за другой ошибки да грехи. Помогите, мол, люди добрые, совсем я запутался.

Хочется помочь, а как тут поможешь! Натура-то сложновата для осмысления. Хотя, правду сказать, со стороны ясно видно: лукавит, играет Владимир Николаевич, привлекая к себе побольше внимания: десять лет не писал ни строчки и пятнадцать лет не брал руки журналов – ни "Москву", ни "Новый мир", ни "Знамя" – как бы совсем не забыли о нём!

Вот под снимком на газетной полосе в качестве подписи краткий диалог. Увидев возле Гроба Господня босого писателя, некая паломница якобы воскликнула, лаская слух внемлющего:

"– Владимир Николаевич! Это вы? Какая радость встретить вас здесь, на Святой Земле! Вы же живой классик!"

Список классиков – он, кстати сказать, уже определён и утверждён критиком Владимиром Бондаренко – состоит из полусотни имён. Именно Бондаренко осуществляет фейс-контроль на вершине литературного Олимпа: кого пущать, а кого не пущать. Ну, это он поторопился, погорячился, составляя список: и половины достойных не наберётся, не то, что полсотни. А там, где карабкаются к вершине авторы другой ориентации, на фейс-контроле тоже список – в нём, небось, не менее сотни имён. Потому как хочется зачислить своих близких друзей и нужных людей в эти самые живые классики.

Очень не хочется мне обижать кого-то из достойных литераторов, а Владимира Бондаренко в особенности: я отношусь к нему с глубокой симпатией – вон его книга "Позиция" стоит на полке в моей домашней библиотеке, я люблю её иногда почитывать – но не могу удержаться вот от какого суждения.

Один из моих знакомых в том городе, где я живу, ныне уже, увы, покойный, очень ловко и своеобразно манипулировал званием почётный гражда- нин города, хотя не имел на то никаких полномочий. Он обращался к директору крупного предприятия, к главе района или местного парламента, к управляющему или заведующему: мол, кто-кто, а вы-то, уважаемый имярек, достойны такого звания. Тот бывал польщён, застенчиво и этак слабо отнекивался. А мой знакомый настаивал: мол, выступит с такой инициативой, подтолкнёт оформление необходимых для того документов… И выступал, и подталкивал, и власть имущее лицо бывало возведено в почётные граждане. Не беда, что никто не знал, какие же благие деяния он совершил для города, чем осчастливил граждан. Зато таким образом мой знакомый обретал в дальнейшем расположение влиятельного человека. Не то ли происходит и с причислением того или иного ныне живущего писателя к лику выдающихся деятелей русской литературы?

Это такая игра в классики, которой увлекаются взрослые дяди, не только находя в этом душевную сладость, но и пользу извлекая.

Ну, поиграли мы, и хватит, а теперь о серьёзном: в своём интервью Владимир Крупин поведал, что в журнале "Наш современник" недавно была опубликована его "большая вещь, которая называется "Повесть для своих"", и что он волнуется, как она будет принята. Автор поясняет, что повесть его "жгуче современна, в ней отразилось моё неприятие идеологии либерализма и глобализации и всего того, что они несут для России".

Я тотчас пошёл в библиотеку, взял названный журнал и приступил к чтению.

Столичный писатель, утомлённый жизнью в мегаполисе, то есть в столице, а также путешествиями – "ведь я прошёл все центры мира"! – озабочен самым главным: "К концу жизни осталось выполнить завет древних: познать самого себя, и завет преподобного Серафима: спасись сам и около тебя спасутся". Он отправляется в российскую глубинку, потому как очень религиозно настроен, хочет пожить отшельником, подобно Серафиму Саровскому или Сергию Радонежскому, совершить духовный подвиг.

И вот он добирается на вездеходе до глухой деревни, где прежде всего идёт в сельский магазинчик – ну, не в церковь же в самом деле ему идти! и не в лесное же уединение! Там он покупает… нет, не ломоть ржаного хлеба и щепоть соли, а – водки. Далее уже привычно организует попойку с деревенскими мужиками, которые рады упиться до потери облика человеческого, тем более на халяву: наш герой закупает бутылки снова и снова, причём уже не с водкой, а с водярой или с техническим спиртом – всё это в изобилии производится нашими осетинскими братьями. Или это тормозная жидкость? Только ею можно свалить наповал, поскольку мужики те – пьянь на пьяни, рвань на рвани… А какие ещё могут быть мужики в русской деревне, по мысли автора? Только такие.

И вот наш герой спаивает эту компанию. Пьют они сутки, вторые – да и не просто, а "За Святую Русь!" – ладно хоть не "За Иисуса Христа!" и не "За Богородицу!" – спят вповалку на полу…